Мы жили тогда в сибирском городе. Шла война, и в небольшой комнате деревянного дома кучковались одиннадцать эвакуированных душ. Раньше всех просыпалась бывшая домработница Манька. Вот и в этот раз она ни свет, ни заря заколготилась в своем углу, зашуршала, заворчала что-то. Собиралась на рынок
Теть Дор, а куда деньги делись? безобразно громко зашептала Манька.
Вечером были в моей сумке, сиплым со сна голосом подсказала мама.
Да уж я все бебехи из нее вытрясла, а ничего нет!
Где ж им еще быть! Мама нехотя выползала из угретого лежбища, а я тихо-тихо задвигал себя за спину младшего братца. Ох, чуяло мое сердце!..
Ленька-подлец! вдруг догадалась мама. Он, ворюга, весь вечер здесь крутился!
Ну, душа из него вон!
Манька и мама кинулись в хозяйскую комнату. В сенях загремело они вооружались.
Вот он! Под кроватью! кричала Манька. Забился гад Веником не достать!..
А ты метлой! Метлой его!..
Отдавай деньги, жид яврейский!
Маньке было пятнадцать лет, и «жида яврейского» она привезла из рязанской деревни. «Явреи, говорила она, люди хорошие, а вот жиды!.. Христа замордовали!».
Отдавай деньги! вопила Манька.
Отдам! Отдам! извивался под кроватью Ленька
Запереть его в чулан! распоряжалась мама. Катя придет, пусть с ним разбирается!
Не брал я ваших денег! плаксиво канючил Ленька. Вот они! Мне ваш Илья дал!.. Забирайте!..
Врешь! не своим голосом закричала мама.
Дальше все было неразборчиво, потому что я забился головой под кровать. Спрятаться глубже мешал мешок с картошкой и корзина с зелеными помидорами. Извлечь меня не стоило труда.
Сыночек! Смотреть на маму было страшно. Он же врет?.. Да? Правда?.. Ты не брал этих денег?
Я не был обучен врать. И поэтому побежал. Вокруг стола. Руша стулья и перепрыгивая через них. За мной с ремнем и слезами бежала мама.
Как ты мог!.. Как ты мог! причитала она.
Держи его! подзадоривала Манька.
Воришка! Воришка! добавляли перца двоюродные Жанна и Вера.
Гевалт! вопила бабушка Злата.
А что я говорила! злорадствовала тетка Рейзл.
Гей дрерд! как всегда советовал ей сумасшедший дядя Сюня.
И вплетался в общий хор стон секретарши Меры, занимавшей угловую кровать:
Вей из мир! И тут тебе цирк с утра! И тут тебе театр! И все за бесплатно!..
Я бежал вдумчиво. Иногда расчетливо притормаживал, чтобы мамин ремень не рассекал воздух впустую. При каждом ее попадании я взвывал дурным голосом.
Вау-у! подзадоривали меня сестренки.
Вей так из мир! стонала Мера.
Абизоим фар ди гоим! ворчала тетя Рейзл, наверное, имея в виду Маньку.
Илюшенька! Сыночек! рыдала мама.
Ин дрерд! Ин дрерд! возбуждался дядя Сюня. И вдруг, вспомнив что-то давно забытое, влепил плюху тетке Рейзл.
Пожар! радостно закричал он. Горим!
Вконец обессилев, мама упала на стул.
Как ты мог! Ты!.. Ты!.. Сыночек!.. она не находила слов
Это Ленька Ленька с присвистом всхлипывал я, прикидывая, не повыть ли еще немножко.
Конечно, это была Ленькина затея. Мне было семь, а ему двенадцать, и в каждом классе, начиная с первого, Ленька просиживал по два года. По утрам он деловито хлопал калиткой, выходя со двора, потом осторожно огибал забор и перебрасывал портфель в заросли бузины, где уже караулил я. Бум! и портфель шлепался в землянку, где раньше жили куры. И теперь мы были свободны Как много можно было успеть за неяркий осенний день! Прокатиться на подножке трамвая поплевать с моста на проходящий внизу буксир попробовать рису с изюмом в очереди нищих на соседнем кладбище или протыриться через окно туалета на дневной сеанс, чтобы в двадцатый раз посмотреть «Богдадского вора»
А вчера мы с Ленькой увидели чудо. За пыльным стеклом витрины в бархатном гнезде футляра тускло мерцало что-то.
Мммикроскоп! Ленька, когда нервничал, заикался. Вот бы нам такой!
Кино показывать?
Бббалда! Мммикробов смотреть! Вот! протянул он давно не мытую руку. На вид чистая, а в микроскопе!.. У-у! Ууусатые, колючие! Хичники!
Как вошки?.. Мама говорила, что если волосы не расчесывать, вошки сплетут из них косички и уволокут в реку!
В в вошку простым глазом вввидно, а микроба иди рассмотри!