А говорили, что Марфа, его жена, взяла в работники своего прежнего полюбовника и живет с ним.
- Мне что ж. Мне тебя жалко, - говорил пьяный Кузьма. - Только нехорошо, народ смеется. Видно, греха не боится. Ну, да погоди же ты, говорю. Дай срок, сам приедет. Так-то, брат, Корней Васильич.
Корней молча слушал то, что говорил Кузьма, и густые брови все ниже и ниже спускались над блестящими черными, как уголь, глазами.
- Что ж, поить будешь? - сказал он только, когда бутылка была выпита. А нет, так и едем.
Он расплатился с хозяином и вышел на улицу.
Домой он приехал сумерками. Первый встретил его тот самый Евстигней Белый, про которого он не мог не думать всю дорогу. Корней поздоровался с ним. Увидав худощавое белобрысое лицо заторопившегося Евстигнея, Корней только недоуменно покачал головой. "Наврал, старый пес, - подумал он на слова Кузьмы. - А кто их знает. Да уж я дознаюсь".
Кузьма стоял у лошади и подмигивал своим одним глазом на Евстигнея.
- У нас, значит, живешь? - спросил Корней.
- Что ж, надо где-нибудь работать, - отвечал Евстигней.
- Топлена горница-то?
- А то как же? Матвевна тама, - отвечал Евстигней.
Корней поднялся на крыльцо. Марфа, услыхав голоса, вышла в сени и, увидав мужа, вспыхнула и торопливо и особенно ласково поздоровалась с ним.
- А мы с матушкой уж и ждать перестали, - сказала она и вслед за Корнеем вошла в горницу.
- Ну что, как живете без меня?
- Живем всё по-старому, - сказала она и, подхватив на руки двухлетнюю дочку, которая тянула ее за юбку и просила молока, большими решительными шагами вошла в сени.
Корнеева мать с такими же черными глазами, как у Корнея, с трудом волоча ноги в валенках, вошла в горницу.
- Спасибо проведать приехал, - сказала она, покачивая трясущейся головой.
Корней рассказал матери, по какому делу заехал, и, вспомнив про Кузьму, пошел вынести ему деньги. Только он отворил дверь в сени, как прямо перед собой он увидал у двери на двор Марфу и Евстигнея. Они близко стояли друг от друга, и она говорила что-то. Увидав Корнея, Евстигней шмыгнул во двор, а Марфа подошла к самовару, поправляя гудевшую над ним трубу.
Корней молча прошел мимо ее согнутой спины и, взяв узел, позвал Кузьму пить чай в большую избу. Перед чаем Корней роздал московские гостинцы домашним: матери шерстяной платок, Федьке книжку с картинками, немому племяннику жилетку и жене ситец на платье.
За чаем Корней сидел насупившись и молчал. Только изредка неохотно улыбался, глядя на немого, который забавлял всех своей радостью. Он не мог нарадоваться на жилетку. Он укладывал и развертывал ее, надевал ее и целовал свою руку, глядя на Корнея, и улыбался.
После чая и ужина Корней тотчас же ушел в горницу, где спал с Марфой и маленькой дочкой. Марфа оставалась в большой избе убирать посуду. Корней сидел один у стола, облокотившись на руку, и ждал. Злоба на жену все больше и больше ворочалась в нем. Он достал со стены счеты, вынул из кармана записную книжку и, чтобы развлечь мысли, стал считать. Он считал, поглядывая на дверь и прислушиваясь к голосам в большой избе.
Несколько раз он слышал, как отворялась дверь в избу и кто-то выходил в сени, но это все была не она. Наконец послышались ее шаги, дернулась дверь, отлипла, и она, румяная, красивая, в красном платке, вошла с девочкой на руках.
- Небось с дороги-то уморился, - сказала она, улыбаясь, как будто не замечая его угрюмого вида.
Корней глянул на нее и стал опять считать, хотя считать уж нечего было.
- Уж не рано, - сказала она и, спустив с рук девочку, прошла за перегородку.
Он слышал, как она убирала постель и укладывала спать дочку.
"Люди смеются, - вспомнил он слова Кузьмы. - Погоди же ты...