Вот и снова я здесь И я открыл кран из него текла черная вода. Мебель провалилась в дыры. Продолжалась жизнь.
Избыточная. Забывчивая. Беспощадная. Меняла целые ландшафты. Что ей малая человечья норка Пробежала здоровущая крыса может статься, это теперь символ жизни. На мраморном подоконнике лежала пилка для ногтей.
И Иван вспомнил, что теперь из любого, почти любого праха он сможет, должен воскресить, воссоздать свою Любовь!..
Выйдет не из «пены морской» из холодной металлической коробки, опутанной разноцветными проводами и тончайшими полями. Всюду здесь сиял медицинский хром, сверкал ортопедическим отстраненным блеском полированный никель. В клинической лаборатории, в этом хромированном храме, есть всегда некая взвесь, примесь атмосферы пыточной камеры. Родовые муки материи на новый лад писк и подвывание зуммеров, конвульсивные вихляния осциллографических синусоид, призрачное мерцание дисплеев, бесшумные и точные движения местных мистагогов, жрецов-теургов, облаченных в широкие зеленоватые комбинезоны; жрецов, лица коих сокрыты.
Дубль номер ай би зет семь тысяч двести пятьдесят один икс два пять девять!!! возглашает один из персонала.
Встречающему приготовиться! отзывается другой, и Иван переступает высокий пластиковый порог
Там у них что-то не сработало, и Маша получилась несколько моложе программного возраста. Руководитель группы сильно извинялся, ссылался на «неотработанность процесса», «новизну, необкатанность оборудования», «недопоставку комплектующих агрегат деталей» и «астрологический барьер» «Значит, думал Иван, Маша не может помнить мой отлет и ничего о нем не знает? Будет ли помнить она и о своей жизни уже без меня, и о своей смерти?.. Как отнесется она к своему возвращению?» все это молниеносно пронеслось в вывихнутом сознании Ивана.
Он был выведен из оцепенения мелодичным и насквозь знакомым голосом, произнесшим довольно беззаботно, с характерной растяжкой: «Здравствуй, Ванечка!»
Из-за зеленой стеклянной ширмы, в зеленой же больничной хламиде выходила прежняя Мария. Ивану ничего не оставалось делать, как шагнуть навстречу сквозь страх и риск.
Николай Рудницкий
г. Санкт-Петербург
Поэт, писатель, художник, музыкант и философ. Окончил Санкт-Петербургский государственный политехнический университет, кафедра Регионоведения. Автор семи поэтических сборников: «Мгновение века», «Песнь пустоты», «Луг», «Тесей по совместительству», «Перекати-Коля», «Настоящее неопределенное время» и «Литературная смерть», а также сборника рассказов «Мрачные миры Николая Рудницкого».
Из интервью с автором:
Жизнь это приглашение к работе. Жизнь это чистый лист, который нам всем предстоит заполнить текстом, чтобы впоследствии заключить даты в скобки. Хочется верить, что я иду к красоте.
© Рудницкий Н., 2022
Пейзажный агат
Я сегодня особенно внимателен
к приметам, к предметам.
Так, мне кажется обязательной
внимательность к форме, цвету.
К фактуре, состоянью поверхности,
потертостям, шероховатостям.
Мне все кажется тканью словесности,
текстом, ворсом, подбоем, радостью.
Я люблю, когда облако усажено
в розоватое над эстакадой
небо, и у тонкого бумажного
журавля пламенеют рядом
С облаком крылья. За самолетом
остается след.
Да хочется работать и работать
много лет.
Я люблю смотреть, как скрученные,
скучные, скученные тучи
тянутся вдаль навьюченными
грядущим или минувшим
Мулами, многогорбыми верблюдами
с легкой поклажей,
утренние, безвыходно перепутанные,
как положенные гуашью.
Резкий блик на скругленьи затроганного
от многих ладоней,
черенка. Ничего особенного.
Никаких церемоний.
Мне сегодня предельно отчетливо
вдруг представился день прощания
с миром четного и нечетного,
приложения, вычитания.
Снежное королевство
1Снег маскирует углы,
уплотняет покров
ни вышины, ни глубины:
нам не понять сугроб;
Заметает пути,
покорный воле ветров
однообразно крутить
столб возле домов.
Классический маскхалат
пушная папаха на яр.
Свой безбрежный бушлат
запахивает Январь.
Знает смертельный захват,
лед закалил в клинок,
поставит шах или мат
необходим рывок!
Знаешь, родная, в этом году зима
без предупрежденья
устроила снежный блицкриг,
и к утру город пал.
Только теперь, когда бой поутих,
ее маневры
стали ясны и мне.
Наступал декабрь
на девяностый, темный осенний день
в затяжные сутки
гниения палой листвы,
оголенья жердей
месяца тленья, забвенья всего,
что согласно сроку,
в силу причин
перестало расти.
Лучшего времени было нельзя
себе и представить
для снежных атак,
для разгула пурги.
Все было как в полусне:
готовый к сдаче,
снегу высот и низин
словно бы сам
Город знал наперед
свою участь и ждал захвата.
Тогда декабрь
нанес свой удар
Раз! И декабрь прибрал
туже в стужи кольцо
пыльный, стылый бульвар,
метров в пятьсот.
Талантливый генерал:
он легко покорил
проспекты, цеха, металл,
храмы, бруски стропил,
Мрамор, колонны, пни,
грани оград, перил,
не тронул только огни
и дни, где кто-то топил.
Мороз превратил людей
в извергающих пар
дыхательных из путей
монстров, посредством чар.
Переносимый, мороз
сушит души, лицо.
От снежных метаморфоз
выбелит все и все.
Мир одержим, недвижим,
такой же, как был, злей.
Ну-ка быстрей! Бежим!
Становится холодней.
Снега шепчут: Поспи.
Отдохни. Приляг.
Я говорю: Прости.
Отпусти. Пустяк.
Снег толкает: Пиши,
пой про мой вальс, мой шум,
слышимый только в тиши.
Пой мой немой триумф!
Снег толкает: Молчи
про мой шум, мой вальс!
Одеревеневшим не постучишь
пальцем о палец.
Законопать свой ум
паклей от сквозняков.
Лежу, значит ergo sum
утвержденье снегов.
Законопать свой чум,
взяв самый лучший мох.
Я ничего не хочу
раченье, реченье снегов.
По поручению их
я накатал сей стих
мой невротический тик
под снеговое «так-тик».
Мое с тобой обрученье, снег,
ты, отлежавший теченье рек,
ты, заскучавший, смотри, как берет разбег
век. Промочи облаченье ног,
ты проще в общении, чем человек,
морозостойкий Бог!