Завязываю с самоглумлением. Заворачиваю за полки со всякой снедью, совершаю шаги и она! Энда! Это независимое выражение лица я никогда не забуду! Злая-презлая. В ручилах своих овнистых с наивнимательнейшей быстротой вертит что-то. Так, наверное, стрекоза муху с садиским любопытством крутит. После съедает. Я аж попятился самопроизвольно и прыжком волшебным обратно сиганул, за стеллажом укрылся. В алкогольный отдел забился. Ногами перебираю, в водопадах эмоциональных купаясь. Соображаю, а если Энда заметила меня и за мной помчала? Заорёт: А, пьянь, в алкашке безвылазно обитаешь, запахом водки душу свою радуешь?! Я в сладости. Панически твержу, сам себя уверяю: Показалось! Показалось! Показалось! Ты ж ебучий параноик, тебе постоянно что-то кажется! По-любому померещилось!
Отдаю себе приказ: Иди и глянь, она это или не она. Иначе долго ещё загоняться будешь. Осмелев, выглянул из-за стеллажа половиной лица и одной зинкой. А взамен Энды какая-то старуха уже возвышается, в грязно-рыжем пальтишке, тощая и высокая, как жердь. Вытянутым куполом в платке цыганском над чёрным зефиром трясёт, в коричневых пальцах сморщенной кожи пакетом Весенних пряников шебуршит, как крыса бумажками в подполье. Подхожу к старухе, нюхаю. Пахнет валерьянкой и растлением малолетних. Вроде не её духи. Недобро кошусь на старуху. Старуха недобро косится на меня.
Рабдень слился.
Явление Энды посчитал самообманом, с устатку, на пустой бак. Иначе уверую, что обладаю экстрасенсорными способностями. А с подобной веры кукундель срывает с петель наглухо. И уносит его, и уносит его в звенящую снежную даль. Впрочем, в Восьмую склянку я так и не вернулся.
Улитка равнодушия
Тоска обернула содержимое черепушки в пемзу, забитую сором и дохлыми паучками. Сутки напролёт я анархически валялся на полатях. Анархия отупляла. Избыток свободы расковырял мою правую ноздрю в кровь. Потом левую. Независимость лишила баблоного хруста. Прерывистый ручей халтуры иссяк окончательно. Мысли пропали. Родные и близкие безмолвствовали, отгородившись непониманием. Не выдержав сепаратизма, я заходил в городских пространствах, добиваясь оплачиваемого труда.
Ковырянье в носу прилипчиво и прилично. Для меня. Я никому не показываю свои козявки, никому не предлагаю использовать их в своих интересах. В ответку не прошу козявок у ближнего своего и не ковыряю в чужих носах. Никогда не проси козявок и не пользуйся ноздрёй, тебе не принадлежащей. Господь бох дал тебе две ноздри, ими и обходись. Если господь бох отнял у тебя ноздри, значит они не нужны тебе. Возможно, они понадобились ему. Возможно, он проиграл свои ноздри в техасский покер или злоупотребил своим положением. А вообще я в него не верю. И ему не советую.
Ещё алкалось сношений, отчаянных и страстных. Бывают деньки, когда хоца часто и подолгу. Коли бабёнки на примете нетусь, удовлетворяюсь двумя средствами. Я обзываю их средством левых и средством правых. Непруха. Все знакомые бабы при попытке выйти на их орбиту скользкими угрями ускользали в свои вселенные. Дроч приличен, как и ковырянье в носу. Дроч естестенен за неимением живого женского тела, иначе лопнешь и погибнешь. Я бы даже сказанул (и сказану!), дроч самобытен. В такие периоды чаще обычного заглядываешь в сортиры, пещерные и публичные.
Множество людских шкирок подхвачено крюками желаний. Рыбами бьёмся мы на песке, воздух хватаем и жилами рвёмся! Но улыбнётся удача, и мы поебёмся! Каждому по ебле, и пусть никто не уйдёт обиженным. Не проходите мимо! Однако жёсткая действительность вынуждает растрачивать драгоценную сперму вхолостую. Натруженная пушка производит прощальный выстрел миллионами потенциальных детей. Миллионы потенциальных детей совершают лебединый полёт и сломя чайник беспечно уносятся в сральное горло в розовой пене бурных вод стока. Жизнюха безумна и несправедлива по умолчанию. Но тише будь в этой жизни, как говорил один корефанчик. Царство ему небесное. Месяцко назад он бесшумно погиб от перитонита. Редкий чел соблюдает свои же советы. Берегите таких. Они мрут как мухи.
Для начала завернул в шмоточную обдираловку с жаждой устроиться обувным втирателем, короч, торгашиком голимым. У меня симпотное жало. Как выдала одна дамузель, со мной самое то к зубному ходить. Не так страшно. Вела переговоры белобрысая женщина, приготовленная к старости, с плоской харей гладкой кожи в строгих морщинах. Женщина встретила меня таким взглядом, каким могла бы смотреть электрическая розетка.