Она сидит в башне, возвышающейся над городом вашего отца.
— Пусть сидит. Она может делать все, что душе угодно.
— Она даёт ему знаки.
— Знаки… — устало произнёс Радомор. — Посмотрим, что это за знаки. Я увижу их собственными глазами, а ежели нет — то ты расплатишься своими. Неважно, что вы сделали для меня в прошлом, все мои долги перед вами будут закрыты и вы оба поплатитесь!
Дьюранд представил, как Радомор втыкает пальцы в выпученные глаза чернеца. Если чернецы не докажут, как утверждают, что супруга Радомора совершила прелюбодеяние, они по меньшей мере заслуживают ослепления.
Ставни резко распахнулись, осыпав голову Дьюранда щепками и штукатуркой.
— Гоул, — крикнул Радомор. — Подымай людей. Мы едем в Ферангор.
Дьюранд попытался воскресить в памяти образ черноволосой дочери герцога Гиретского. По сути, она приходилась Дьюранду родственницей. Он был на её свадьбе. Чернецы её оболгали.
К вечеру они добрались до города, скалой возвышавшегося над раскинувшейся перед ним равниной. Лорд Радомор поднял кулак, закованный в латную рукавицу в знак того, чтобы все остановились. Дьюранд почувствовал приступ дикой тоски. Один, вдали от дома он скакал к городу на чужой лошади, чтобы схватить на месте преступления дочь герцога Гиретского, обвинённую в прелюбодеянии. Во что бы то ни стало он докажет, что её оболгали.
Гоул опустил руку Гермунду на плечо и голосом, не терпящим возражения, произнёс:
— Неважно, что нас ждёт, но скальдам там будет не место. Сам понимаешь.
Мульсер склонился в седле и, качнув головой в сторону города, произнёс:
— А вот и Ферангор.
С первого взгляда Дьюранд понял, что человек, заложивший здесь крепость, знал своё дело назубок. Город возвышался на крутом холме, охваченном двумя рукавами реки, расходившейся у его основания. Холм, самый высокий из всех на Ирлакской равнине, сам по себе был похож на крепость. На склоне холма возвышались ряды крепостных стен с бастионами. Некогда деревянные, теперь они были выполнены в камне. Дома, ярусами покрывавшие холма, ощетинились черепицей крыш. Пикой в небо вздымался шпиль святилища, построенного, видимо, в том месте, где некогда в древности стоял трон главы клана.
Дьюранд резко втянул носом воздух, взирая на город широко раскрытыми глазами, не обращая внимания на боль от ссадин, доставшихся ему в драке с Фальком. Близилась ночь.
— Чувствую, что до рассвета прольётся кровь, — произнёс Мульсер.
— Альвен ни в чем не виновата, — отозвался Дьюранд.
— Надейся.
Дьюранд в немой молитве обратился к Девяти Спящим, Деве и Матери. Альвен невиновна.
— Моя семья находится на службе у герцогов Гиретских ещё со времён Гундерика. Я прожил в замке у герцога целых четырнадцать лет. Про благородных дам вечно всякую мерзость рассказывают.
— Брак — это титулы и земли, но не всегда любовь.
— Враньё, — отрезал Дьюранд.
Радомор, скакавший впереди, сорвал с себя богатый зелёный плащ. Увидев спину лорда и его плечо — покалеченные, искривлённые, — Дьюранд содрогнулся.
— Говорят, что люди после такого ранения не выживают, — шепнул Мульсер.
Радомор с мрачным видом накинул на плечи грубую рогожу, которую ему передал Гоул.
— Чего это он? — удивился Мульсер.
По рядам прошёлся ропот — солдаты передавали друг другу приказ. Мульсер его внимательно выслушал и повернувшись к Дьюранду пояснил:
— Нас не должны узнать. С тобой все в порядке. А что до меня…
Грубые руки срывали с уздечек значки с гербами, пряча их подальше. Иссечённые шрамами лица солдат скрывались за забралами шлемов. Один из людей замазывал сажей белую звезду на лбу коня Радомора. «Не к добру все это», — подумал Дьюранд.
Дорога тянулась через раскисшие поля, обрываясь у ворот внешней крепостной стены.