Народ стадо, заметил Гай Кассий, и мы отняли у него пастуха, желая сделать его свободным. Как видно, ни одно благодеяние не остаётся безнаказанным. Увы, современники нас не поняли, может, хотя бы потомки вспомнят благодарным словом
Кесарь мёртв, но имя его, по-прежнему, живет, задумчиво отозвался Децим Брут.
Римский народ рад будет поставить шею под хомут нового диктатора, да и среди отцов-сенаторов рабское сознание незаметно прижилось! восклицал его знаменитый родственник. Трусы, они бежали из курии, оставили в силе все постановления тирана. Цицерон восхищается деяниями Кесаря Надо же как он быстро переметнулся!
Неужели эта жертва была нами принесена напрасно? вздохнул Децим.
Нет, сверкнул глазами Марк Брут. Мы будем бороться за свободу до конца
Против римского народа? осведомился Гай Кассий, но его вопрос остался без ответа.
***
Древность оживает перед нашими глазами, стоит только захотеть, протянуть руку, коснуться Мы видим развалины городов, руины канувших в лету империй, бесконечно сменявших друг друга на протяжении тысячелетий, и воссоздаем облик человека тех далеких времен, который своим образом жизни мало чем отличается от нас с вами. Природа одухотворена, и все в этом мире: земля, деревья, горы и даже камни, обладает непостижимым разумом, способным слышать, впитывать, запечатлевать. Но если бы могли камни, из которых сложены грандиозные сооружения вроде Большого цирка или самая жалкая лачуга, заговорить! Что бы рассказали они нам, людям века сего, о том недосягаемом прошлом?
На Эсквилине, в западном конце Оппия, который назывался Каринами, находился дом Помпея, перешедший после его смерти к Марку Антонию. Перистиль, отделанный белым мрамором и окруженный высокою колоннадой, фонтан с водою, подведенной от акведука, мозаики, славящие величие Рима, сад, в котором цветут фиалки и растет благородный лавр, они несут на себе следы того чудовищного перелома, который подобен виду гниющего яблока или запаху протухших яиц. Как гладиаторские бои, как диктатура Суллы, как восстание рабов, так и стены домов это свидетели тех перемен, которые стали роковыми для великого Рима. «О времена! О нравы!» воскликнул однажды Цицерон. Так же могли б возопить камни, горюя о временах старинной простоты и добрых нравов римлян
По молодости Марк Антоний, обладая красивою внешностью, не знал удержу в наслаждениях: его безобразное пьянство, и возмутительное расточительство, и нескончаемые забавы с потаскухами, стали притчей во языцех, особенно после того, как на нем повис огромный не по летам долг двести пятьдесят талантов. С тех пор много воды утекло из Клепсидры жизни Марка Антония: он проделал большой путь от начальника конницы в войске наместника Сирии Габиния до консула римской республики, был обласкан Цезарем, а женитьба на богатой вдове упрочила его финансовое положение. Теперь, после гибели Цезаря, Марк Антоний, будучи консулом, наслаждался самовластьем, не обременяя себя делами и не отягощая думами о благе Отчизны
В тот день он возлежал на ложе, отделанном черепаховыми панцирями, одною рукою лаская свою жену Фульвию, а другою потчуя ее спелыми ягодами винограда, и посмеивался остроумным шуткам своего давнего приятеля-собутыльника Вария с говорящим прозвищем «Пропойца».
Солдат из X легиона вышел в отставку, начал очередную байку рассказчик, протягивая руку к серебряному блюду за куском мяса, который тотчас исчез у него во рту, затем опустошил свой кубок, повелительно глянул на мальчика-виночерпия, стоящего подле возлежащих с кувшином в руках, и, пока тот наливал темного фалерна, продолжал. Возвращается в свой родной город. Спутником у него был э-э, кажется, беглый раб, молодой и красивый, он покосился на юношу-виночерпия. Вот как этот мальчик. Может, чуть постарше. Идут они из Галлии и встречают на своем пути толпу галлов, оскалился Пропойца, довольный своим каламбуром, и пояснил. Скопцов, служителей Кибелы
Это те мужики, у которых уже никогда не встанет, захохотал Антоний. Евреи, говорят, своих сыновей калечат, а эти напрочь лишают достоинства. Клянусь Юпитером, они идиоты!
Кто евреи или галлы? улыбнулась Фульвия, украдкой поглядывая на прекрасного юношу-виночерпия, которого она сама накануне выбрала на невольничьем рынке и при этом отдала за него десять тысяч сестерциев.