Жаль, если девочку это будет травмировать психологически…
– Я вот ей всыплю психически! – воскликнул Огуренко. – Это ей таких грабель-то мало?
Но вид у доктора Петровича все равно был виноватый.
– А вот подпол лучше забетонировать, – сразу перешел плотник к делу. – Это я вам точно советую. Не пожалеете.
Доктор Рыжиков снова только вздохнул.
– Ты советуй поменьше, – толкнул стекольщик плотника укороченной рукой в бок. – Руки две, лопату держать можешь? Я завтра в пять, после работы, самосвал пригоню с бетоном…
– А может, сперва стенки? – задумался плотник.
– Если стенки – тогда Захарыча, – уточнил больной Самсонов.
«Захарыч…» – напряг память доктор Петрович, но без фамилии не входило. Или хотя бы без диагноза.
– Это которому люлькой по голове – и доска из глаза, – понял его затруднение больной Самсонов.
Если бы, конечно, всей люлькой, то Захарыча сейчас бы не дозваться. Обломком люльки, оборвавшейся с четвертого этажа – другое дело. И не доска, а здоровенная щепка, и не из глаза, а из кожицы над самым глазом, пройдя юзом вдоль черепа. Поэтому потом упорно говорили, что доктор Рыжиков спас глаз, хотя он не менее упорно чертил ход щепки под кожей, доказывая, что глаз был цел.
– …А вы что здесь делаете? – где-то на пятый день спросил больной Самсонов, увидев его вблизи, то есть доктора Рыжикова.
Доктор Рыжиков как бы пожал плечами: мол, а где ему быть…
– Да вы к больным своим идите! – направил стекольщик Самсонов. – Тут, смотрите, кипит…
Пока ничего не кипело, только больной Захарыч выглядывал из-за первой маленькой стеночки, за которой еще нельзя было спрятаться и на корточках. Правый глаз у больного Захарыча несколько отпугивал сшитым веком, но видел на единицу. По крайней мере шов на стенке казался доктору Петровичу гораздо ровнее шва на веке, и он корил себя за спешку в тот раз. Вернее, за то, что чересчур уперся в перелом темени, а веко передоверил, притом не рыжей кошке Лариске, а другим людям. Поэтому ему казалось, что сшитый глаз Захарыча смотрит на него укоризненно, хотя на самом деле он смотрел восхищенно.
Больному Самсонову нравилось распоряжаться даже одним человеком, и он полководчески крутил чапаевский ус. Разумеется, целой, «дореформенной», по его выражению, рукой. Крючок для этой сложной операции не годился. Пора было думать о биологическом протезе.
– Ты только пока обозначь, – скомандовал он больному Захарычу. – До потолка не ложи, мы бетоном по гнездам зальем, а потом дальше… А то ждать долго.
Больной Захарыч беспрекословно повиновался.
– И кирпича закажи, – напомнил ему больной Самсонов. – А вы ваш планчик дайте и идите. Идите, вас тут пока не надо. Если что, позовем.
Тут доктор Рыжиков спохватился, что планчика у него и нет. Планчик был тут же составлен на докторрыжиковском блокнотном клочке его же карандашным огрызком. Больной Самсонов примерился к нему очками как линзой, приближая и удаляя их. Проставил метры, промерил шагами отсеки. На другой стороне дописал: доски, столярка, проводка, известь, стекло, цемент… И задумался, наморщив лоб.
– А где это достать? – спросил доктор Петрович.
– А, – махнул укороченной рукой больной Самсонов. – Само найдется.
И доктор Рыжиков еще раз не выдержал:
– Но как вы сюда все-таки попали?
25
– Юра! Сын разума и совести! Как ты сюда попал?
– По делу! – предостерегающе сказал доктор Петрович.
– Садись в любое кресло!
Но доктор Рыжиков опасливо стоял.
Ибо кресла были не какие-нибудь, а зубоврачебные.