– Дура-то у него вся станет как решето…
Туркутюков, к счастью, проспал, что у него не только дура, но и как решето. Хотя, выражаясь по-медицински, это вполне законная дура, твердая пленка под черепом.
Возможно, головной мозг летчика Туркутюкова, много лет сдавленный шпорами обломков и рубцов, растревоженный кровавой резней и трясучкой, посылал своей нервной системе чудовищные сигналы. От них должна была содрогнуться вселенная. Но, к счастью, шестеренки передач отключились, и весь этот источник душераздирания крутился вхолостую.
Ибо Туркутюков больше чем спал, если так можно выразиться.
И вот венец природы. В окошечке, пробитом, а вернее – прокусанном в кости и твердой оболочке. Паутинная пленочка жилок. То, ради чего природа вступила в эту непрерывную игру из чудовищных взрывов в безразмерном и черном пространстве. Что-то взрывалось и переплавливалось, остывало и снова взрывалось, собиралось в раскаленные шары и снова распылялось, сталкивало и разводило галактики – и вот вам результат. Комочек серого студня в два кулачка величиной, изрезанного разными бороздками. Радиостанция, посылающая в эфир вечности радиограммы-мысли. И сколько же таких мыслей сейчас над нами вьется! Тьмы и тьмы. Враждующие или родственные, попутные или встречные. Наверное, их там, над головой, как в колонии летучих мышей. И все пищат, мелькают… Ведь не могут они, появившись, исчезнуть. Появились – значит, летай.
…Вслух доктор Рыжиков сказал совсем другое:
– Как бы нам теперь сослепу не наворотить дел…
Это значило, что, влезая своими не очень уклюжими пальцами в это чудо космического самопроизводства, мы попросту не знаем, не прибавятся ли к искореняемым припадкам еще и слепота и глухота заодно со слабоумием. Тьфу-тьфу-тьфу!
– Ведь мы чудовищно слепы, – вздохнул доктор Рыжиков чисто по-рыжиковски. – Слепые, режущие слепых. Как у Брейгеля-старшего. Ну вот… Я сделал все, что мог. Кто может больше, пусть моет руки. Маша, откройте-ка мне атлас. Нет, наша Маша, а не ваша Маша. На лобных долях. Так…
Услышал бы Туркутюков, что его режут слепые, да еще на ходу заглядывают в атлас…
– Так… Вот наступил решительный момент и подошел легавый элемент…
Как всегда, к наступлению решительного момента и подходу легавого элемента доктор Петрович задумался. Глядя в атлас, он словно рассчитывал многоходовую шахматную партию.
– Боюсь, что эти мощные рубцы… И трогать страшно, и не трогать нельзя. Ох господи, господи, за что такие страсти… А этот осколочек кости как бы сосудом не пророс… Дернешь – и нефтяной фонтан… Сильва Сидоровна… Наваляйте-ка мне марлевых шариков… ну, размером… как козий помет. Кто не видел козьего помета, тот не служил в воздушно-десантных войсках. «Прощай, бабка, ушла добровольцем в десантные войска». Да… Многие любящие козы на нашем пути… И пульсация какая! Чуть тронь – лопнет… Лариса, держите наготове маленький иглодержатель. Если что… Ну что, рискнем, помолясь? Пошевелим мозгами? Что вы замолчали, как на похоронах? Нас не надо жалеть, ведь и мы б никого не жалели… Мы перед нашим комбатом… как перед господом богом… Что? Чисты… Чисты? Чисты. Чисты, чисты, чисты. Чисты-чисты…
Далее последовало еще множество раз «чисты» в разном ритмическом сочетании. Например, в ритме «Прощания славянки»: «Чисты, чисты-чисты, чис-ты, чисты-чисты…»
– Нет, он всем героям герой, – перешел он вдруг снова на прозу. – Я бы лично после такой оплеухи в лоб уже бы ни на что не смотрел и не разговаривал. А он еще жалобы пишет. И довольно осмысленные. Ну, тянем-потянем. Пометик наготове? Эх, полезли, граждане, приехали, конец, Охотный ряд, Охотный ряд. И как нас только мать-природа терпит… Природа-мать, когда б таких людей… Он спас целый самолет десантников, значит он мне друг, товарищ и брат.