«Этому дому» понималось фигурально, так как на самом деле дом был чужой. Но суть все схватывали и, в общем, радостно краснели.
Потом они долго гуляли по вечерней аллее, пили у мальчика самодельный кислый квас, смотрели кино «Большой вальс» (век бы смотрели), затем танцы для выздоравливающих. Доктор Рыжиков и его школьный друг переминались в углу, а молодая жена и подружка были нарасхват у лейтенантов. Лейтенанты превосходили друг друга в галантности, только шеи были тонковаты для стоячих воротников гимнастерок.
Танцы кончились, и все разошлись по домам. Ночевать молодой жене пришлось дома под страхом родительской кары, поэтому и доктор Рыжиков поплелся к матери.
Оставался день последний. Вечером поезд доктора Рыжикова уходил в сторону фронта. Школьный друг обегал последние комиссии. Подружка трудилась в горзагсе. С утра зарядил дождь, по улицам растеклись грязи, спасительного гулянья не предвиделось. Пришлось начинать семейную жизнь. Была голубая кровать с никелированными шариками, которая мучительно скрипела, чуть на ней шевельнешься. Были пугливые холодные руки и синие пупырышки на коже. И желание снова вернуться за ту черту, где все так понятно и просто: аллея, танцплощадка, шепот на скамье.
Остаток времени доктор Рыжиков, как более хозяйственный, стирал подружкино постельное белье, а жена-одноклассница с обиженным лицом читала на диване «Анну Каренину». Доктор Рыжиков исподтишка посматривал на нее с состраданием и испугом, мучаясь, все ли сделал как полагается или что-то напутал.
После отпуска и переформировки генерал-майор снова осматривал свое воинство, и когда проходил рядом, доктор Рыжиков почему-то решил доложить:
– Товарищ генерал, ваше приказание выполнено!
Генерал от такой неожиданности даже запнулся в своем ходе вдоль строя. Слыхано ли – приказание выполнено! Он поискал глазами подателя этого дерзкого писка и, конечно, его не узнал. То ли податель в отпуске действительно разъелся, то ли генерал в последнее время слишком много приказывал. Поэтому доктор Рыжиков взялся напомнить:
– Насчет жениться, товарищ генерал!
Комдив уставился в испуганно-счастливое лицо.
– Так… Ну и что?
Взгляд генерала сурово и неподкупно еще что-то требовал.
– Вы приказали, товарищ генерал, я женился…
– Я?! Ну, тогда молодец. Я понял. Молодец. Теперь и умирать не страшно, верно, боец?
– Так точно, никак нет, не страшно! – с энтузиазмом согласился боец, не очень понимая в свою очередь, почему это раньше было страшно, а теперь должно быть не страшно. И почему, собственно, все вокруг хихикают в кулак, комбат исподтишка кажет кулак и лишь один генерал хмуро смотрит сквозь всех как бы в какую-то даль. Как будто и не рад, что его приказы выполняются с полуслова.
Не все из подробностей у него повернулся б язык рассказать жене архитектора Бальчуриса. Но, может, ей интересно было бы знать, что комдив вообще любил поговорить с солдатами. Особенно перед высадкой. Наденет солдатские ватник и шапку, подсядет, заведет компанию… Раз даже старшина попался. Подходит к роте, а там какой-то охламон консервами НЗ обедает. Взрезал банку и как ни в чем не бывало даже других угощает. Старшина по спине его хвать: «Под трибунал захотел?» Он только что на построении запретил прикасаться к сухому пайку. А то сожрут, черти, все до вражеского тыла. «Я вас, таких-сяких, зря двойной порцией каши кормлю?!» А солдат повернулся – старшина чуть не умер. Солдат оказался комдивом.
Теперь-то доктор Рыжиков знал, куда, в какую даль смотрел сквозь него и сквозь строй десантный генерал-майор и почему хмурился, когда все хихикали. Смотрел он сквозь время, а видел впереди еще полвойны.