– А я ненавижу его самого! Тварь смрадная! Ненасытный червь! Пусть уши свои сожрет!
Энки рассмеялся.
– Смотри, накажет он тебя за такие слова!
– Да пропади он! Не боюсь его.
Тут показалось братьям: идол зашевелился, заскрипел, приоткрыл костяную пасть.
– Все равно не боюсь! – крикнул Орми.
– Тихо ты! – цыкнул Энки на брата. – Еще услышит кто. Пойдем, что ли, на охоту. Все поели, одни мы голодные остались.
Взяли они луки, пошли в лес. Бредут по колено в снегу, высматривают звериные следы. Энки говорит:
– Вот ты сказал: Хозяина ненавидишь. Ну а людей, что ему служат, – тоже?
Орми задумался.
– Нет. Надо бы и людей ненавидеть, но – нет. Я их… это… слово забыл. Или нет такого слова?
Энки улыбнулся.
– Слова нет. А ведь было, наверное, когда-то. Шли долго. Наконец повезло братьям: Энки подстрелил зайца. Высекли огонь, развели костер, зажарили добычу. Орми у костра разомлел и разговорился:
– Разве плохо? Что бы всем людям так не жить? Не скажешь? Отчего все друг друга жрут? Как самим-то не тошно?
– А что, – сказал Энки, – может, правы-то они, а мы – выродки, вот нам и кажется, что все не так.
– Думал я об этом. Неправда. Ты на зверей погляди. Кто из них своих детенышей жрет? А если б могли они говорить, кто из них назвал бы свою жизнь «страданием», а смерть – «благом»?
Энки долго молчал, смотрел на брата. Наконец сказал:
– Вырос ты, Орми. Пора тебе одну вещь показать.
– Что за вещь? Покажи.
– Вот что: давай шкурами поменяемся.
Орми поглядел на брата с сомнением.
– Твоя-то шкура незавидная. Гляди, вся шерсть вылезла. А у меня новая совсем.
– Врешь, добрая шкура. Не замерзнешь. Старая только. Да дело не в шерсти! Вот, гляди.
Энки снял шкуру, бросил на снег мехом вниз. А с изнанки вся она была в черных пятнышках.
– Тьфу! Ты что, блох на ней давил?
– Дурак ты! Рассмотри получше.
Орми пригляделся. Пятнышки и впрямь были занятные. Маленькие, а все разные. Где вроде как и в самом деле блошка раздавленная, где комарик, где паучок, где травинка прилипла. От этих черточек и точек рябило в глазах.
– Ну, давай одевайся, холодно так сидеть-то. А с метинками потом разберешься.
Переоделись.
– Что хоть это такое? – спросил Орми. Энки огляделся, словно их могли подслушать, и сказал чуть слышно:
– Это, брат, знаки.
– Чего?
– Ну, знаки. Вот если упыриный след на снегу увидишь, что сможешь сказать?
– Упырь прошел. Ну, еще скажу, когда прошел и куда, торопился ли, нес ли кого, голоден или сыт.
– Все верно. Так вот эти пятна – как следы. По ним много чего сказать можно. Они вроде как сами говорят.
– Ты-то откуда знаешь?
– А я на них долго смотрел, разбирал, думал. Сначала ничего не выходило, а потом вдруг как ожили знаки. Заговорили. И рассказали мне кое-что.
– Что же они рассказали?
– Не скажу, брат. Ты уж сам. Я ведь из этого рассказа почти ничего и не понял. Может, тебе больше повезет.
Орми подумал, помолчал.
– Ну, ладно. А где ты взял эту шкуру? Или тоже секрет?
– Мне ее отец дал.
– Кто-о?
– Не веришь? Ладно, слушай. Иду я раз по болоту. Вдруг из-за камня – человек. Старый, ребра торчат. Я на него копьем замахнулся, а он спрашивает: «Тебя Энки звать?» – «Верно», – говорю и думаю: «Откуда он может меня знать? Сам-то не из наших». Он тогда говорит: «Я – твой отец». И левую ладонь показывает. А на ладони метки нет!
– Болотный выродок! – вырвалось у Орми. – Так вот кто твой отец!
– Да и твой, наверное. Я ему: «Чего тебе?» А он мне вот эту шкуру сует. «Возьми, – говорит, – шкуру, береги ее, она тебе всю правду расскажет. Я ее от своего отца получил и теперь вот тебе передаю. И следи, чтоб никто из меченых не увидел ее с изнанки, а то – беда. Знаки разберешь – другому выродку отдай». Сказал и исчез, как в болото провалился. – Энки помолчал и нехотя добавил: – А если по правде, не удалось мне разобрать знаки. Бился, бился, да и бросил.