Помните: Книга для того и печатается снова и снова, чтобы ни один переписчик невольно или намеренно не исказил ее? — Ильграм помолчал, бесстрастно глядя на Пустынника из-под расположенной на лбу маски Разящей. Черный клюв на ней казался направленным на Анкалина клинком. — Меня, как архиэпимелита и патта, не волнуют проповеди бродяжцев о богатых и бедных. В народе об этом говорят всегда. Однако право трактовать „Бытие“ принадлежит единственно Сатьякаловой Церкви — и впредь будет принадлежать только ей. Всех, кто посягнет на это право, я предлагаю карать — и карать безжалостно.
— Верно! — прохрипел Эмвальд Секач, настоятель обители Священного Мускуса. — Карать! С применением пыток, чтоб другим неповадно было! — на его иссохшем, подобном обтянутому тонкой пленкой черепу лице зловеще блеснули накладные клыки. — Братья, предлагаю Собору наконец издать соответствующий указ, который бы позволил преследовать бродяжцев в любом из эпимелитств! И даже в Трюньиле!
Отдышавшийся Туиндин всплеснул руками:
— Зачем же сразу карать?! Разве так очистим мы их от греха? Только тяжкий труд на благо святых мучеников поможет этим заблудшим душам приблизиться к небесным естественности и беззаботности, только труд!
— Или откупные, — добавил Идарр Хараллам, патт Рэньского округа.
— Откуда у бродяжцев откупные? — скривился Туиндин.
— Сколь же вы все мелкотравчаты, сколь корыстолюбивы! — Анкалин-Пустынник в отчаянии вскинул к потолку худые, испещренные голубыми письменами вен руки и потряс ими, словно призывая гнев Сатьякала на сидевших в Зале. — Не истины, не совершенства взыскуете, но единственно о корысти своей радеете! В эти дни, когда запретники дерзостию своей попрали все мыслимые и немыслимые пределы, едва ль не в открытую проповедуя преступные свои идеалы; когда каждый носитель истинной веры благостен уже одним фактом существования, разве не следует поощрять таковое подвижничество? Разве, спрашиваю я вас, Сатьякалу милее еретик, нежели верующий истово, но заблуждающийся в частностях. Пусть же те, кого вы с презрением именуете бродяжцами, наставляют на путь истинный заблудшие души, а уж жрецам поручите вести вернувшихся в лоно Церкви далее, по пути к высшим естественности и беззаботности. — Анкалин сотворил знак Сатьякала и сурово зыркнул пустыми глазницами на Тагратвалла: — Или я заблуждаюсь, брат?
Бесстрашный, подтверждая свое прозвище, произнес:
— Не заблуждаешься, но забываешь о многом. Как смогут жрецы куда-либо вести «вернувшихся», если нищенствующие монахи настраивают людей против них и вообще против Церкви?
— Не против Церкви, а только супротив тех священнослужителей, кто погряз в корыстолюбии!
— Однако — и это признано многими виднейшими умами, известнейшими авторитетами, — дабы воздать должное величию Сатьякала, храмы должны выглядеть богаче и прекраснее какой-нибудь крестьянской халупы, — вмешался в спор Хельминур Блистающий. — Иначе как донести до темного сознания истинность Книги? Как, спрашиваю я вас, уверить того же крестьянина или ремесленника в том, что есть нечто, к чему следует стремиться?
— О, вы знатно уверяете их в этом, — добродушно рассмеялся Осканнарт Хэйр, настоятель монастыря Весеннего Роения. — Правда, цель, к которой следует стремиться… — Он помахал в воздухе изящной рукой с черными наперстками-коготками на каждом пальце. — Я слышал, некоторые из простолюдинов утверждают, что у тех же купцов, к примеру, дома побогаче иных храмов. И если всё дело только в богатстве, так, мол, не лучше ли поклоняться деньгам, а не Книге.
— Ересь! — рявкнул Секач.
— Разумеется, ересь. И довольно опасная. Но так или иначе, а некоторые тенденции, на мой взгляд, должны бы Собор насторожить.