Вдруг на плечо легла чья-то рука. Тоф круто развернулся.
Мама?!
Бледная, осунувшаяся. Рыжие с чернью волосы, как всегда, наспех забраны в объёмный пучок между аккуратными ушками. Неизменное шерстяное платье серое, словно мостовая, сидит, как влитое, на всё ещё стройной фигуре. Но руки эти родные натруженные руки висят плетьми, горбят покатые плечи. В серо-зелёных глазах туман.
Она кусает нижнюю губу. Силится вытолкнуть слова из-за сведённой челюсти, но вместо этого разражается слезами. У Тофа обрывается сердце, и падает в глубокий тёмный колодец, откуда не видно неба.
Мам дядя Роффа?
Она кивает, всё ещё не в силах прервать потоки слёз.
«Но откуда ей знать?» мелькает паническая мысль, когда Тоф бережно прижимает к себе хрупкую женщину.
«Может, это слухи? Сплетни глупых женщин?»
Я была в лазарете, еле слышно произносит из глубины сыновних объятий мама. Помогала госпоже Хексен, когда их начали приносить. Тоф, их несут, похоже, до сих пор! Лазарет уже переполнен, а их всё несут. Я ушла только на часок, чтобы тебя найти, а потом назад.
А дядя, мам? осторожно напомнил ей младший Рока.
Ещё пара всхлипов, и мама всё же справилась с собой. Кетти Рока была слабой женщиной, но ради сына, порой, старалась быть сильнее.
Они принесли Текка Фрида. Обмороженного всего. Он он рассказал, что по ним ударило белым льдом. И Роффа он был ближе. Текк сказал сказал, что когда Роффа замёрз, какая-то тварь снесла ему лапой голову, как будто он был не живым форситом, а ледяной статуей зачем, Тоф?! Зачем он мне это рассказал?!
Её затрясло, и Тоффин вновь услышал глухие рыдания. Мантия грозила промокнуть на груди, но разве это беда? А сам Тоф сидел в своём глубоком чёрном колодце гулком и холодном, и отстранённо думал, что Текк, наверное, просто не хотел давать им ложную надежду. И правильно, ведь теперь она в дефиците.
Мам, наконец, смог он произнести, может, отвести тебя домой?
При слове «дом» в животе настойчиво заурчало.
Н-нет, Кетти, наконец, оторвалась от сына. Мне нужно в лазарет. Я обещала. И малышка Рута не справится пока. А ты иди! Там под подушкой стоит каша. Ещё теплая должна быть. На полке в коробе хлеб. И молоко в леднике.
Слёзы высохли. Мама вспомнила, что у неё есть голодный сын, о котором надо позаботиться. Будто бы даже приободрилась.
Как ни странно, перед лицом реальной опасности, город ожил. Он тревожно гудел, торопился, плакал, робко улыбался, напряжённо готовился. Хоронил погибших и надеялся на живых.
Взрослые говорят, что дома и стены воюют, убеждённо рассказывал Ной, когда они с Рутой, бледной и погружённой в себя, снова встретились с Тофом. На сей раз, у причалов, где готовились к отплытию несколько больших парусников. На случай, если город удержать не получится. К нам сегодня папин друг заходил. Раненый, но уверен в победе.
Они были уверены и три дня назад, играя желваками, произнёс Тоф.
Даже те, кто в лазарете, ещё надеются, глядя в одну точку, произнесла Рута. Даже самые тяжёлые.
Она с усилием сглотнула, явно вспомнив что-то неприятное.
Да уж, надежда это всё, что у нас есть, Тоф зябко повёл плечами, скрестив на груди руки. Если она уничтожила самые боеспособные части Фора, что сможем ей противопоставить мы?
Почему-то в памяти всплыл переданный матерью рассказ о гибели дяди. Этим Тоф предпочёл не делиться с друзьями слишком страшным и личным казались ему эти воспоминания раненого форсита. Просто сказал, что Роффа погиб.
Рута, со стоящими в глазах слезами, пыталась ободрить друга, но Тофа это только раздражало. Ной же потупился, сжав губы. Сочувствовать он не умел, и, видимо, интуитивно чувствовал, что с его стороны это будет выглядеть снисхождением счастливого человека. Но по тому, как побледнело лицо друга, Тоф понял, что ему тоже небезразлично горе семьи Рока.
Я сегодня спросил отца, нельзя ли вызвать к нам подмогу с Перекрёстка произнёс невпопад Ной. Но он сказал, что это невозможно, и что я должен бы уже об этом знать.
Перекрёсток, это другой мир, с которым связывается Привратник? отстранённо уточнил Тоф.
Угу.
А почему нельзя? Рута обернулась к брату.
Потому что для перемещения человека нужно создать временной и пространственный карман, в котором есть дырка. А потом этой дыркой перевернуть к своему миру. Это знаешь, сколько сил отнимает? Папа прав, конечно, это я дурак.