Многие в крепости, а повариха – в особенности, любили почесать языки.
– Правда, может, Огнебой вам больше не нужен? – спросила Май, глядя на Фею.
– Нет-нет, он мне всегда будет нужен. – Резвость Феи поражала Каспара, но большой любви к лошади он не испытывал – предпочитал дикий нрав жеребца, которого сам вырастил. – Нет, Фею я подарю Брид.
При этих словах глаза Май будто погасли, и Каспар запоздало понял, что сказал что-то не то.
– Да нет же, я имел в виду… – начал он, но Май уже принялась извиняться:
– Я должна поздороваться с братом, а потом меня будут ждать к себе высшие жрицы. Ведь я по-прежнему остаюсь их служанкой и не могу пренебрегать обязанностями.
Говорила она очень скромно, а в голосе острее прорезался акцент Кабаньего Лова, будто девушка хотела подчеркнуть, какая пропасть разделяет их с Каспаром. Тот, не зная, как оправдаться, мог лишь смотреть, как Май поспешно уходит к брату и принимается гладить белого волчонка, которого тот так и не выпустил из рук. Вскоре она уже бежала на кухню, чтобы принести Рунке, чего-нибудь поесть.
– Славная девушка, – сказал Абеляр, кладя Каспару руку на плечо. – Очень славная.
Тот улыбнулся. С лучником их многое связывало. Никто, кроме Каспара и Абеляра, не изведал всей полноты мучений, уготованных пленникам темниц Абалона – одинокого замка в сердце Иномирья. Никто кроме них не знал, что лежит по ту сторону смерти, и какова горечь гибели, прерывающей жизнь, не доведенную до конца.
– Пойдем, Абеляр, я представлю тебя отцу. Только сперва надо тебя накормить и отмыть, как следует. Брок, позаботься, пожалуйста! Да еще проследи, чтобы Огдену и всем остальным дали поесть и разместили по комнатам – пусть как следует отдохнут, прежде чем отправляться по домам.
Все были заняты. Три высшие жрицы удалились обсуждать волчонка и найденную Брид девочку. Халь заперся с Бранвульфом – несомненно, излагал ему подробности исчезновения принцессы Кимбелин. У Каспара тоже еще оставались дела. Оставив Фею конюху, он пробрался в тихий угол двора, откуда под землю спускались старые, истертые ступени. Нашарил связку ключей, с которыми не расставался. Наполовину сгоревший факел обнаружился там же, где Каспар его оставил. Когда юноша высекал искру, руки у него заметно дрожали.
С тех пор как он в последний раз видел Некронд, прошло всего два месяца, но ему казалось – целая жизнь. Страшные сны были так реальны, что Каспар просто не мог не проверить, все ли в порядке. Распахнув дверь, он поднял факел над головой, чтобы осветить подземелье. В коленях чувствовалась слабость.
Три года подряд он каждый день проходил через это помещение, заваленное ржавыми орудиями пыток – и всякий раз пугался их, и всякий раз воображение заполняло их извивающимися от боли телами. Но теперь Каспар знал, что воображению не хватало яркости. В Иномирье он испытал настоящее мучение и поклялся при первой же возможности убрать из крепости все эти цепи, дыбы и клетки. На подгибающихся ногах он проковылял через пыточную, где сам воздух, казалось, дрожал от памяти о древних душах, к невысокой дубовой дверце на дальнем ее конце. Во рту пересохло, сердце колотилось о ребра.
Пахло чем-то затхлым, как смерть, и теперь Каспар знал чем: такое зловоние распространяли вокруг себя черномордые волки. Он повсюду чувствовал их вокруг себя, голодных, злых, грызущих грань Иномирья.
Скорчившись, Каспар втиснулся в крохотную комнатку – едва ли не нору, прорытую в фундаменте крепости. Когда-то, в давние века, здесь томились в темноте и одиночестве пленники. Он опустился на колени.
Целую минуту, едва осмеливаясь дышать, Каспар осматривал ларец, проверяя каждую деталь. Руны предупреждения оставались столь же четкими, как и прежде. Но о значении слов юноша не думал.