– Что же, ты сомневаешься в себе? До сих пор сомневаешься? Я-то думал, ты уже все решил, когда говорил, что пришло время возвращаться из изгнания…
– А я и решил, – ответил я, продолжая выдирать из бороды кристаллы льда. Пять лет в изгнании – большой срок для любого человека, для принца – слишком большой. Пора нам отвоевать мой трон у этого солиндского узурпатора. Финн пожал плечами:
– И отвоюешь. Пророчество Перворожденного не оставляет в этом никаких сомнений. Ты отвоюешь свой трон у Беллэма и его чародея-Айлини и станешь Мухааром.
Он поднял руку в перчатке и сделал красноречивый жест: открытой ладонью вверх, пальцы веером. Толмоора. В этом жесте было все содержание философии Чэйсули: судьба каждого человека – в руках богов.
Что ж, значит, так тому и быть. Особенно если волею богов я стану королем Хомейны вместо Беллэма.
Из-за снежной пелены свистнула стрела и глубоко вонзилась меж ребер скакуну Финна. Несчастный пони заржал, шарахнулся в сторону на подкашивающихся ногах, по брюхо проваливаясь в снег – и повалился на землю, забившись в агонии.
Из его ноздрей и из раны в боку хлынула кровь, пятная снег ярко-алым.
Я мгновенно выхватил меч из притороченных к седлу ножен, выругавшись, развернул коня – и увидел, как Финн, уже успевший подняться на ноги, вскинул руку в предостерегающем жесте:
– Их трое…там!
Первый из нападавших всадников оказался передо мной. Мы сошлись в ближнем бою. У него тоже был меч, и он размахивал им, как косой, в надежде снести мне голову. Знакомые звуки: свист стали, рассекающей воздух, конский храп, звук вырывающегося сквозь стиснутые зубы дыхания… Я, кажется, даже слышал скрип моих собственных зубов, когда взмахнул мечом. Меха защитили нападавшего – но не слишком надежно, удар выбил его из седла и ослабил его контратаку. Мой клинок рассек меха, кожи – и тело противника, я довел удар – и человек мертвым осел на снег.
Я рывком высвободил меч и снова развернул коня, проклиная его маленький рост. Если бы у меня был хомейнский боевой конь… Степной пони был выбран из соображений конспирации: я не собирался воевать на нем. Теперь мне приходилось за это расплачиваться.
Я поискал глазами Финна – и вместо него увидел волка. Подле него на снегу распростерся мертвец с разинутым в безмолвном вопле ртом и разорванным горлом, третий и последний из нападавших все еще сидел в седле, бессмысленным и безумным взглядом завороженно глядя на волка. Ничего странного в этом не было: он видел изменение облика, а одного этого было достаточно, чтобы заставить даже взрослого мужчину вопить от ужаса, я сам научился сдерживать страх только потому, что видел это много раз. Но по-прежнему зрелище это вызывало у меня суеверный ужас.
Волк был большим самцом с рыжеватой густой шерстью. Едва нападающий, вскрикнув, попытался спастись бегством, волк прыгнул. Человек вылетел из седла и распростерся навзничь на снегу, вопя и пытаясь руками защитить горло, на котором уже почти сомкнулись белоснежные клыки…
– Финн! – перехватив клинок плашмя, я шлепнул своего пони по крупу, заставив его идти вперед.
– Финн, – проговорил я уже тише, – допросить покойника будет тяжело.
Стоявший над корчащимся в снегу телом волк повернул голову и посмотрел прямо на меня. Немигающий взгляд его заставил меня внутренне содрогнуться: привыкнуть к этому почти невозможно. С рыжеватой волчьей морды на меня смотрели человеческие глаза.
Потом рябящее марево поглотило волка – сверкающая пустота ничто, от которой резало глаза, на мгновение у меня закружилась голова, а желудок сжался в пульсирующий комок. Только глаза, устремленные на меня, оставались прежними: странные, звериные, желтые глаза. Глаза безумца. Или – воина Чэйсули.
По спине у меня пробежал холодок, я с трудом подавил дрожь. Рябящая пустота исчезла, извергнув человека.