Прежде мы не были слишком хорошей частью, но это изменится — и изменится очень скоро. Впредь любой, кто будет думать о всадниках, будет думать об Одиннадцатой. Это все, что я хотел вам сказать. Всем оставшимся в живых взводным после собрания доложиться мне.
У Хэла забрезжила идея, и он приказал уборщикам тщательно откладывать в сторону все рочийское оружие и снаряжение, а также отметил место, где похоронили нескольких рочийских солдат.
Отступая, рочийцы забрали с собой своих раненых, поэтому узнать то, что хотел Хэл, было не у кого, хотя он опять и опять продолжал расспрашивать уцелевших.
По меньшей мере, отметил он с облегчением, никто не доложил о том, что видел черных драконов. Но больше ничего выудить не удалось — ни названий нападавших рочийских частей, ни чего-либо другого, представлявшего какую-нибудь ценность.
Это — он очень надеялся — должен был прояснить Лиминго.
Эджиби сдержал свои обещания. Еще до наступления сумерек начали прибывать подводы, груженные всем необходимым: от продуктов до новых мундиров, от инвентаря и инструментов до повизгивающих поросят — для драконов, которым еще только предстояло прибыть.
Хэл составил список того, в чем еще нуждался. В этом списке значилось имя одного человека. В штаб Первой армии снова поспешил гонец, и снова требуемое было предоставлено, и в Дирейн отправился еще один катер.
— Ты можешь затевать что угодно, — сказал Фаррен. — Скоро халява кончится, и мы останемся ни с чем, как и вся остальная армия.
— Держу пари, — сказала Сэслик, — что про нас с тобой ты даже не думал.
— Э-э... а что, собственно, я должен был думать про нас с тобой? — недоуменно спросил Хэл.
— Мужчины. Что с вас взять?
— У меня голова другими вещами забита, — оправдываясь, сказал Хэл.
Сэслик нечленораздельно зарычала, потом взяла себя в руки.
— Послушай, ты. Теперь ты лицо этой эскадрильи, а это означает, что ты должен стать оплотом нравственности.
— Ох, — выдохнул Хэл.
Сэслик кивнула.
— Оплоты нравственности не резвятся в койках со своими подчиненными. По крайней мере, не в открытую, если не хотят, чтобы их солдаты трепали о них языками.
Хэл тяжело плюхнулся на свою койку.
— Проклятье, — выругался он.
— Вот именно, — кивнула Сэслик. — И какого рожна мне понадобилось влюбиться в ублюдка, который вообразил, что он великий военачальник, покоритель драконов и поэтому ему лучше не проявлять никаких человеческих слабостей?
— Мне такое не нравится, — сказал Хэл. — Я люблю тебя и не хочу, чтобы что-нибудь изменилось.
Сэслик смягчилась.
— Я знаю. И я тоже не хочу. Но я не вижу никакого выхода.
— И что ты собираешься делать?
— Я подумала обо всем, — сказала Сэслик. — Если бы я была закаленным воином, то перевелась бы в другую эскадрилью. Но я не настолько закалена.
— Пожалуй, стоит поблагодарить за это какого-нибудь бога, — заметил Хэл.
— Я не вижу никакого способа, как нам дальше встречаться. В части уж точно не получится. А ты видишь?
— Пожалуй, нет, — удрученно признался Хэл.
— Возможно, мы сможем изредка встречаться украдкой, как если бы ты был женат на другой, а я — замужем. В Паэстуме, например, или где-нибудь подальше от эскадрильи. Но не более.
— Вот дерьмо.
— Ну да, дерьмо, — согласилась Сэслик.
— Наверное, я не должен переживать, — сказал Хэл. — Ведь я мог никогда с тобой не встретиться, или меня вернули бы обратно на фронт. Но...
Сэслик пожала плечами. Лицо у нее было таким же печальным, как у Хэла.
— Война — поганое дело, куда ни кинь, правда?
Очень быстро на Хэла навалилось столько дел, что на горестные размышления о своей личной жизни времени совершенно не осталось. Да и на саму личную жизнь, по правде говоря, тоже.
Обещанные запасы провианта и снаряжения прибыли и были размещены по своим местам.