Орт с малых лет заставлял сыновей работать вместе с наемными работниками, чтобы смолоду к работе привыкали, чтоб узнали все о том, как овощи выращивать, пеллит да аскин. Потом, когда Леки уже минул первый цикл, двенадцать полновесных годков, а Орту-младшему до одиннадцати недолго оставалось, отец отвел каждому свою делянку, указал, что посадить и сколько, и время от времени проверял, как идут дела. Скоро он приметил, что у Леки пеллит растет выше, чем у брата, и колос полнее, и тек и ффы просто расчудесные, золотистые, пузатые, медовые, и комм а ты все как на подбор. «Знатный хозяин будет», – с довольством думал Орт. И перестал забивать себе голову тем, что Леки работает меньше, чем брат, что может долго простоять в непонятном оцепенении, то ли птиц наблюдая, то ли козявок в траве высматривая. Не знал Орт и о том, что Леки говорит с растениями, видит во сне Белую Птицу и то и дело бегает в лес, вплотную подступающий к угодьям Орта.
Леки очень рано понял, что нигде ему не бывает так хорошо, как в лесу. Вступая под его влажные сумрачные своды, он знал: лес принимает его, ведет по тропинкам, что не известны больше никому. И шелест листьев над головой всегда был приятен уху, как для иного музыка. Он набрел на огромное старое дерево тави возле опушки, гораздо старше того, что красовалось у дома Орта. Леки любил подолгу просиживать под ним, любил семью ат а ев, что поселилась в его огромном дупле, особенно того, самого пушистого, с темным ухом, которого он назвал Тав и ки. Проворный зверек спускался к нему и играл, протягивая вниз свой пушистый хвост и стремительно взбегая вверх по стволу, когда Леки почти уже удавалось его ухватить.
Леки никогда не боялся здешнего леса. Ведь возле Кобы все исхожено вдоль и поперек дровосеками и охотниками. Но вот дальше: Айсинский лес был велик, изобиловал дичью, но пользовался дурной славой. Сколько молодых и самонадеянных не вернулось оттуда – не перечесть. А старые охотники рассказывали страшные байки да поучали молодых, куда в Айсинском лесу не стоит даже и соваться. И много лет спустя, хоть Леки давно уже не был ребенком и не уступал лучшим охотникам в стрельбе из лука, он не отваживался забредать в иные места. Словно отталкивало его что-то: вроде воздух становился плотнее, звуки глуше, шелест листьев так и лез в уши. Лес предупреждал, а Леки привык его слушать. Да и Виверра, помнится, напутствовала: «Слушай себя, мой мальчик, верь себе. Чудесен твой дар, не растеряй понапрасну».
Во время своих первых далеких прогулок по лесу, когда удавалось сбежать от отца и Орта-младшего, он и обнаружил избушку Виверры. Вышел на опушку и вдруг увидал приземистый домик с маленьким крылечком и маленькими окошками. Домик колдуньи, сразу понял он, но почему-то не испугался. В Кобе о ней ходили разные слухи. То говорили, что порчу может напустить, и если у кого телок падет или, скажем, конь, то, известное дело, Виверра виновата. Но если у кого хворь какая приключится, то хочешь – не хочешь, а к колдунье приходится бежать. Почти от любой напасти исцеляла она: и пошепчет, и травки какой-то даст. Те люди, что к ней захаживали хворь снимать, твердили, что есть у нее книга с колдовскими заклинаниями, которую она пуще глаза бережет, ну а кто к ней притронется, кроме колдуньи, у того рука отсохнет, а то и обе. Такие вещи порой рассказывали – страшно даже слушать. Да только не повеяло на Леки никакой угрозой из маленького домика, и ноги сами поднесли мальчишку к крыльцу. Он осторожно потянул за дверное кольцо и шагнул в пахучий горькотравный сумрак.
Едва он вошел, дверь за ним со скрипом затворилась, как будто ветром запахнуло. Под ноги с шипением метнулся белый атай, и Леки отпрянул назад.
– Не бойся, малыш, – прошелестело в сумраке.