Деккерет, вернувшись после коронации Престимиона, предложил ему занять пост Верховного канцлера. «Это обеспечит преемственность, — сказал Деккерет. — Родной брат Престимиона займет второй по важности пост в Замке. К тому же кто может лучше подходить для этой должности, чем вы, давний и влиятельный член совета Престимиона?»
Да, в этих доводах, несомненно, был смысл. Теотас был горд и рад, что ему сделали столь почетное предложение.
Но знал ли Деккерет, что Вараиль уже уговорила Фиоринду отправиться в Лабиринт? Скорее всего, не знал. А оба этих предложения были абсолютно взаимоисключающими.
Как он мог быть Верховным канцлером лорда Деккерета в Замке, в то время как Фиоринда будет первой фрейлиной леди Вараиль в Лабиринте? Не могли же Деккерет и Вараиль ожидать, что они с готовностью пожертвуют своим браком? Или же рассчитывать, что они половину времени будут проводить в одной столице, а другую — во второй? Это тоже было абсолютно неосуществимо. Короналю требуется Верховный канцлер, который будет рядом с ним постоянно, а не такой, который половину времени будет торчать у понтифекса в Лабиринте. Да и Вараиль тоже не захочет, чтобы Фиоринда надолго отрывалась от нее.
Одному из них следовало решиться и принести великую жертву. Но кому?
Пока что Теотас избегал обсуждать эту проблему с женой, в отчаянной и довольно жалкой надежде, что вдруг случится какое-то чудесное событие, которое разом разрешит все трудности. Впрочем, он прекрасно понимал, что ничего подобного произойти не может. Да, он знал, что с искренним желанием всегда и во всем шел навстречу Фиоринде. Но отказаться от поста Верховного канцлера — это было бы почти государственной изменой. Деккерет нуждался в нем и хотел видеть его в этой должности; каждому должно быть ясно, что человека на подобный пост найти чрезвычайно трудно. Вараиль могла бы, конечно, найти себе другую фрейлину. Это было не так… но ведь, с другой стороны…
Он никак не мог найти решения и страшно терзался из-за этого.
Это была одна часть мучений Теотаса. Но, помимо проблем реальной жизни, имелись еще и сны.
Ночь за ночью, он видел сны. Они были настолько ужасными, что к настоящему времени он уже боялся засыпать, потому что, стоило ему только погрузиться в тот темный мир, от которого его отделяла подушка, как он становился добычей невероятных, чудовищных кошмаров. И когда, после пробуждения, он говорил себе: это был просто сон, ему нисколько не становилось легче. На самом-то деле в снах не было ничего простого. Теотас знал, что в снах всегда содержится серьезное значение, что они являются отблесками невидимого мира, который лишь в этих условиях может расширяться за границу человеческой души. А черные сны, такие как у него, могли исходить только от демонов, от скрывающихся за облаками мириад древних существ, которые некогда управляли этим миром и могли стремиться в один прекрасный день отнять его у тех, кто прибыл сюда и завладел им.
Сон теперь по-настоящему ужасал его. В состоянии бодрствования он мог защититься от чего угодно. Во сне же он оказывался беспомощным, как ребенок Неспособность защитить себя приводила его в настоящее бешенство. Но, как он ни старался, он же не мог все время обходиться без сна.
Вот и теперь он накатывался на него, невзирая на внутреннее сопротивление.
— Спи, Теотас, спи… — Фиоринда поглаживала его лоб, щеки, шею. — Расслабься. Успокойся, Теотас, ни о чем не думай.
Что он мог сказать? Я не осмеливаюсь заснуть? Я боюсь демонов, Фиоринда? Я не желаю сдаваться им на милость?
Ее объятие было нежным и успокаивающим. Он прижался головой к ее мягкой теплой груди. Какой смысл был в борьбе? Сон был необходим. Сон был неизбежен.