«Кровь. Кровь у подножия королевского трона. Кровь, кровь струится из сердца…» Моргейне показалось, будто откуда то издалека до нее долетели пронзительные вопли Враны.
— Позаботьтесь о леди Моргейне, — негромко произнес Артур, — она теряет сознание.
Моргейна почувствовала, как чьи то руки осторожно подхватили ее и помогли опуститься в кресло; кто то поднес к ее губам кубок с вином. Она попыталась было оттолкнуть вино, но ей почудился голос Вивианы. «Пей. Жрица не должна терять силы и волю». Моргейна послушно выпила, слушая голос Артура, мрачный и суровый.
— Балин, что бы тебя ни вело — довольно, я уже слышал, что ты можешь сказать! Ни слова больше! Ты либо безумец, либо хладнокровный убийца. Что бы ты ни говорил, но ты убил мою родственницу и в день Пятидесятницы обнажил оружие в присутствии Верховного короля. И все же я не стану убивать тебя на месте — Ланселет, положи меч.
Ланселет вогнал меч обратно в ножны.
— Я выполню твою волю, мой лорд. Но если ты не покараешь этого убийцу, я буду просить позволения покинуть твой двор.
— Покараю. — Лицо Артура было мрачным. — Балин, достаточно ли ты разумен, чтобы выслушать меня? Вот твой приговор: я навеки изгоняю тебя от этого двора. Пусть тело госпожи омоют и положат на конные носилки. Я велю тебе отвезти его в Гластонбери, рассказать обо всем архиепископу и исполнить ту епитимью, которую он на тебя наложит. Ты говорил сейчас о Боге и Христе; так вот, христианскому королю не подобает вершить личную месть за убийство, совершенное перед его троном. Ты слышишь меня, Балин, мой бывший рыцарь и соратник?
Балин понурился. Удар Ланселета разбил ему нос, изо рта текла струйка крови, и говорил рыцарь неразборчиво — мешал выбитый зуб.
— Я слышу тебя, мой лорд король. Я иду, — произнес он, опустив голову.
Артур махнул рукой слугам.
— Пожалуйста, приведите кого нибудь перенести несчастные останки…
Моргейна вырвалась из удерживавших ее рук и рухнула на колени рядом с Вивианой.
— Мой лорд, прошу тебя, позволь мне приготовить ее к погребению… — взмолилась она и задохнулась, пытаясь сдержать слезы, не смея заплакать в такой момент. Это изломанное мертвое тело не было Вивианой. Рука, напоминающая морщинистую лапу, по прежнему сжимала серповидный кинжал Авалона. Моргейна взяла кинжал, поцеловала его и сунула за пояс. Вот и все, что предстоит ей сохранить.
«Матерь милосердная, я ведь знала, что нам никогда не вернуться вместе на Авалон…»
Нет, она не будет плакать. Она почувствовала рядом с собой присутствие Ланселета. Ланселет пробормотал:
— Слава богу, что здесь нет Балана — из за одного мгновения безумия потерять мать и приемного брата… Но если бы Балан был здесь, этого могло и не случиться! Есть ли на свете хоть какой нибудь бог и хоть какое нибудь милосердие?
В голосе Ланселета звучала такая мука, что у Моргейны заныло сердце. Ланселет боялся и ненавидел свою мать, но все же он глубоко почитал ее, как воплощение самой Богини. Моргейна почувствовала, что разрывается надвое: ей хотелось обнять Ланселета, прижать к груди, позволить ему выплакаться, — но одновременно она ощутила вспышку гнева. Он пренебрег своей матерью, — так как он теперь смеет горевать о ней?
Талиесин опустился на колени рядом с ними и произнес надтреснутым старческим голосом:
— Давайте я вам помогу, дети. Это мое право…
Моргейна и Ланселет отодвинулись, и старый бард, опустив голову принялся читать древнюю молитву об уходящих в последний путь.
Артур встал с трона.
— Сегодня пира не будет. Слишком большое горе постигло нас, чтобы мы могли продолжать пировать. Если кто то из вас голоден, заканчивайте трапезу и тихо расходитесь.
Он медленно спустился с возвышения и подошел к телу.