Над поляной зависли раскидистые кроны берез, а чуть выше шумел ельник-зеленомошник. Такие поляны любит медведь, он бродит по ним в жаркие дни. Кеша остановился, прислушался, насторожились и собаки, чуть-чуть ероша шерсть. Может статься, что медведя сморила жара и он крепко спит, забравшись в густую и волглую тень зарослей.
Охотник шел неслышным скользким шагом. Бурак и Соболь все больше ерошили шерсть и оскаливали пасти. Но, кроме недавних, еще пахнувших зверем лежек и бочажка-водопоя, Кеша ничего не обнаружил.
Судя по лежкам и следам, медведь был крупным. Охотник, прикинув вершком след зверя, определил возраст – семь лет.
Кеша хорошо знал и уважал жизнь хозяев тайги. Исходив по их тропам сотни и сотни километров, не раз вступая с ними в честное и всегда крайне опасное единоборство, охотник настолько изучил их нрав, что мог легко определить характер любого медведя.
Этот был матер и зол. Следы его буйств хранила окрестная тайга. Вот береза, ствол которой весь измочален громадными когтями. До коренного камня выбита земля. Тут медведь напал на пасшегося сильного и молодого лося. Лось, застигнутый врасплох, принял бой. Вокруг все вытоптано и выбито животными.
Лось бился отчаянно. Об этом говорят рога с пристывшими на них клочьями медвежьей шерсти. Череп лося развален и лежит среди костей, разбросанных на поле боя. Кости находит Кеша и в ельнике-зеленомошнике. Хозяин любит поживиться свежинкой. Вкус крови и теплого мяса делает его еще более жестоким.
А вот и еще один след, но уже не зверя – человека. Он развел костер не подле воды, а среди леса, на хвое. Он не залил уголья, и предательский, скрытый под толстым вековым покрывалом палой хвои огонь сделал свое дело. Метров на сорок вокруг выгорела земля, занялись огнем смолистые лапы взрослых деревьев, погиб молодой подгон. Только случившийся ливень спас тайгу от пожара.
Кеша на мгновение представил себе, как занимался, треща и плюясь искрами, пожар, как низкий, ядовитый дым стлался над землей, растекаясь все глубже и глубже по тайге, как забеспокоился зверь и всполошились птицы. Представил и свел сурово брови, выругался и плюнул в холодное чрево кострища.
А что же человек? Куда направил он свои следы? Давно ли был тут? И один ли раз?
Охотник идет дальше в тайгу, и она раскрывает перед ним прошлое.
За водоразделом, в истоке ручья, бегущего против Травяного на северное побережье, развалившееся, хлипко поставленное зимовье. Да не зимовье это вовсе, а кое-как слепленное утлое жилище.
Кеша побродил вокруг, пригляделся. Однако, лет восемь как поставлено. Человек в нем не зимовал, ушел по осени. А вот года четыре назад снова приходил, и тогда же разметал, разбросал зимовье зверь.
Из узкого черного провала двери дыхнуло в лицо смрадной плесенью запустения. Но Кеша все-таки заглянул внутрь утлого жилища. Сквозь пролом в крыше, уже изрядно заросшей кустистым багульником и малой порослью ветловника, в бывшее зимовье сочился мертвый, скудный свет.
«Будь ты неладен, паскудник!» – выругался про себя охотник и вышел на волю с чувством гадливости и презрения к тому, кто жил тут несколько лет назад…
УЛИКИ
У Кеши захлюпала трубка.
– Однако, к дождю, паря! – сказал он сам себе. Место на ночлег охотник выбрал под корнями поваленной бурей ели. Быстро насек елового лапника, устлал им землю в небольшой, но сухой и довольно глубокой пещере. Разжег малый огонь у ручья. До захода солнца было еще далеко, но набившиеся в тайгу тучи пригасили день, где-то приглушенно проворчал гром, и разом зашумели деревья. Жалобно заскулили Бурак и Соболь. Кеша пригрозил им кулаком:
– Чо завились-то! Антиллигенты. Гроза, она завсегда очистительная. Радоваться надо, а не скулить!
Грозу Кеша любил.