После чего лимузин сразу тронулся с места и уехал.
Анхел, конечно, не свяжет ее с именем, фигурирующим на вывеске «Готовая одежда, переделка и мелкий ремонт. Мoй дoм, подумала Эмилия и быстро поднялась по крутым ступеням. Магазин закрыла по ее поручению Ада Уилкинсон. Вряд ли это привлекло чье-то внимание, по средам большинство местных магазинов работало по полдня.
Эмилия отперла входную дверь и, пропустив вперед Анхела, вошла в небольшую прихожую, переходившую в гостиную, из которой три двери вели в ванную комнату, в спальню и на кухню.
— Не могу поверить, что ты променяла наш особняк на… это, — произнес Анхел, озираясь с изумленным видом.
— Не нужно называть особняк в Нью-Йорке нашим домом. Ты можешь считать его своим, но моим домом он так и не стал.
Эмилия удивилась собственной горячности, более того — она явно удивила этим Анхела, потому что он резко повернулся к ней, нахмурив лоб.
— О чем ты говоришь?
— Жизнь в особняке очень напоминала мне проживание в общежитии…
— Общежитие?!
— Да, у вас, испанцев, наверное, так принято. Дом большой, но нет угла, который можно назвать своим.
— Не знал, что ты так воспринимала жизнь в моей семье.
Эмилия услышала в его голосе нараставшее раздражение и сжала задрожавшие пальцы в кулаки. Хотелось кричать от его нежелания увидеть и понять то, что казалось ей таким очевидным. Отсутствие взаимопонимания и доверия стало одной из причин их семейного разлада.
— Хоть это и ниже моего достоинства, но вынужден напомнить, что ты пришла из дома не больше кроличьей норы, где, я уверен, было еще труднее отыскать угол, который можно было бы назвать своим, — язвительно сказал Анхел.
Было безумием вступать в спор на эту тему в такой момент. Умом Эмилия все понимала, но, задетая за живое его напоминанием о разнице в их социальном положении, не удержалась и сказала:
— Это потому, что ты рассматривал наш брак как пьесу, в которой король Фу-ты Ну-ты брал в жены бедную служанку…
— Король… как ты сказала?
— По-видимому, я должна была быть благодарна, что оказалась в доме, который до меня поделили между собой две женщины.
— Какие женщины?
Отказавшись от попыток выяснить, как звали какого-то короля, Анхел посмотрел на нее как на умственно отсталую.
От волнения Эмилия не знала, куда деть руки.
— Жена твоего брата, Синтия, и твоя сеcтpa, Эстелла. Задолго до моего появления в доме они там были полными хозяйками.
— Надеюсь, мы не будем рассматривать этот абсурд как серьезный довод?
— Я не могла даже шторы заменить в собственной спальне без того, чтобы кого-то не обидеть… И ты считаешь, что мне должна была понравиться такая жизнь?! За столом каждый раз кто-то из гостей, вечный политес и безукоризненные манеры, никогда нельзя расслабиться, нигде нельзя остаться с тобой наедине, кроме спальни…
— И меньше всего там… благодаря твоим стараниям, — подхватил Анхел. — Ты начинала засыпать прилюдно, не успев подняться в спальню. И до меня наконец дошло.
Эмилия побледнела. Он говорил об этом так спокойно и убежденно. Старые боль и обида нахлынули на нее, словно он открыл шлюз. Она растерялась и смутилась, что сама спровоцировала разговор о вещах столь банальных и неуместных в свете того, что ему пришлось пережить с тех пор. Ей стало стыдно. Резко отвернувшись, она устремилась на кухню, пробормотав:
— Ты, должно быть, хочешь кофе… — Спиной она физически ощущала его тяжелое молчание. Руки ее дрожали, когда она включала чайник. — Не хочешь съесть что-нибудь?
— Нет, спасибо, — сказал Анхел. — Из-за Лусиано, который суетился вокруг меня как наседка, меня практически насильно кормили всю дорогу из Аргентины.
Он подошел к кухне и остановился в дверном проеме. Искоса она осторожно поглядывала на него.