— Ну, дядько, ты даёшь!
— Пока не даю, пока только достаю, — поправил Извек, выгреб пару горстей лепёшек и, наконец, к вящей радости Резана, выволок давешнюю флягу. — Ну, пора и перекусить.
Микишка всхлипнул от восторга.
— Какое там перекусить! Попируем не хуже князя, правда вина маловато…
— Хватит тебе вина, — проворчал Сотник. — Его здесь целой дружине хватит, и коням в придачу.
Резан оглянулся на Ворона.
— Видать, непьющие у вас дружины!
— Пьющие, пьющие! — успокоил Извек.
Отломив гусиную ногу, протянул спутнику и весело добавил: — И едящие! Причём много. Ну, за встречу!
Микишка самозабвенно осушил чашу и вгрызся в румяную гусятину. Закрыв глаза, прожевал сочный кусок.
— До чего ж необыкновенная хозяйка готовила, здоровья ей и долгих лет, — уважительно изрёк он и снова вцепился в румяную ляжку, наблюдая счастливыми глазами за повторным наполнением плошек.
— Эт ты точно сказал, — улыбнулся Сотник. — И про хозяйку, и про долгие лета. И надо бы дольше, да некуда.
Он поднял чашу, кивнул. Осушили по второй. Умяли ножки, принялись за крылья. Чаши наполнялись ещё несколько раз, пока Микишка, глядя на туловище гуся, не забеспокоился.
— Слушай, давай остальное оставим. По Проплешинам дня два переть, а жрать там нечего, нечисть всего зверя извела, галок с воронами и тех пожрали. А натощак нелюдей бить не больно сподручно.
— Не боись, паря, не оголодаем.
— Да я не боюсь, но всё же оставить бы птицу, вон ещё печенья куча, а я за водой сбегаю, вина, наверное, тоже на глоток.
— Ну, сбегай, ежели не лень. Печенье — тоже еда, хотя и не совсем для мужиков.
Резан уцепил плошки и припустил к ручью. Сотник с неохотой спрятал остаток гуся, следом побросал кости, взамен выгреб лепёшек, оглянулся. У ручья удивлённый Ворон внимательно наблюдал, как здоровый молодец семенит с плошками по песку на полусогнутых ногах. Извек встал, подождал водоноса, вытянул вперёд руки.
— Плесни-ка!
Счастливое лицо Микишки вытянулось, он судорожно глотнул.
— А как же вода?
— Твою на две разольём, вином разбавим, вот и будет хорошо. Плещи!
Резан опустил одну чашку. Из второй, тонкой струйкой, лил на широкие жилистые ладони. Вода кончилась, Сотник вытер руки о штаны и присел к печенью. Флягу двинул приятелю.
— Наливай!
Тот бережно располовинил оставшуюся воду. Взялся за флягу и выронил из рук. Схватил крепче, поднял и замер. Отгоняя наваждение, тряхнул головой.
— Она же…
— Да наливай ты! — не выдержал Извек. — Не чудится тебе! Фляга полная.
Вино, в дрожащих руках, полилось неверной струйкой. Неверяще глядя на рубиновый напиток, Микишка обалдело забубнил.
— Светлые боги, чудеса! И не сплю вроде, и не намухоморился, и не упился пока… как есть чудеса!
Извек ухмыльнулся, успокоил:
— Да не рубись ты так, Микиша, сказано тебе — всё хорошо. Ты в здравом уме, посему не бойсь и не удивляйсь. А флягу я у знакомой кикиморы позаимствовал, если это тебя утешит.
Парень опустил флягу, обиженно посмотрел на дружинника, сдул с пробки песчинки и буднично сунул в горловину.
— Почто сразу не сказал? У кикимор знамо дело, и не такие чудеса встретишь. Тем более у знакомых. Я уж думал, ты сам колдун. А кикимора — эт ничего, она баба своя. А своя баба…
Он умолк, поднёс чашу ко рту. Украдкой окунул край оберега, глянул, облизал и с удовольствием выпил. Помолчав, блаженно заключил:
— Своя баба — это хорошее пойло.
Сладкие лепёшки уходили в охотку. Когда на тряпице остались две, Резан сыто зевнул.
— А это, думаю, на завтрак сгодится. С утра много есть — вредно.
— А с вечера?
— С вечера вообще — смерть! А умирать лучше сытым!
Он засмеялся, но, когда над головой прошла волна тёплого воздуха, смолк, икнул и оглянулся.