Успел пересмотреть большинство скакунов, когда за спиной раздался осторожный голос:
— Исполать, молодец, на все четыре ветра.
От этого тихого говора волосы на затылке шевельнулись. Сотник утихомирил помчавшееся было сердце, нарчито медленно встал и оглянулся с равнодушием досужего зеваки. За телегой, облокотясь на дорожный посох, стоял баян-былинник, с гуслями через плечо и дорожной сумой через другое. Как ни в чём ни бывало баян глазел по сторонам, будто бы не он только что приветствовал дружинника.
— И ты радуйся, во славу Рода! — ответил Сотник, еле ворочая губами.
Человек казался знакомым, и Извек судорожно вспоминал, где его видел. Баян тем временем не спешил. Вышел из-за телеги и присел на другую оглоблю. Жестом предложил Извеку присесть напротив, и снова заговорил:
— Ты, видать, из Киева будешь?
— Из него.
— Не откажи в любезности, поведай, как там житьё-бытьё. Давно в тех краях не был, да сколь ещё не буду…
Сотник помедлил, признав в баяне полупьяного кощунника из давешней корчмы, правда дерюжка, покрывавшая тело, куда-то исчезла, а на плечах белела длинная рубаха, расшитая красным узорочьем с тайными знаками, ведомыми немногим.
— Живём, хлеб жуём, пока мяса не предложат. А как предложат, так и пивом запиваем.
— Это славно, — улыбнулся кощунник. — Я про другое. Мне интересно, как в кабаках, да в подворотнях?
Извек напрягся. Вестового с грамотой описывали по-другому, но спрашивающий явно ждал от него заветного слова. Всё ещё сомневаясь, Извек пожал плечами, простецки посмотрел на баяна.
— В кабаках-то? По-прежнему, пьют, да пляшут.
— А в подворотнях? — не унимался кощунник.
— В подворотнях по-прежнему режут. — тихо проговорил Сотник и уставился на носок своего сапога.
Старичок сдержанно кивнул, зачем-то подвигал гусли, наконец, хитро оскалившись, вымолвил:
— Кабак он на то и кабак, а добрые люди по подворотням не шастают.
Не произнося больше ни слова, полез в дорожный мешок, выудил свиток с нашлёпками печатей, незаметно опустил рядом на землю. Тут же встал и, не прощаясь, двинулся восвояси. Извек посидел, пока кощунник не затерялся в толпе, поднял свиток и, сунув за горловину доспеха, направился в другую сторону. На подходе к корчме заметил в дверях пацана. Поманил пальцем, шепнул мальчишке, чтобы собрал чего в дорогу, сам направился седлать Ворона. Когда вывел коня на двор, пацан уже ждал с чистой тряпицей в руках. Увидав Извека, споро подбежал, протянул свёрток, радостно отчеканил:
— Лопатка кабанья. Лук. Пара груш… Вьюны. Два. В тесте.
Ловко поймав на лету монетку, просиял как утреннее солнышко, отпорхнул на крыльцо. Уже оттуда, заметив, как гость поглядывает на облака, крикнул:
— В добрый путь! Дядька Жёлудь говорил, что дождя не будет, езжай, не рубись! К вечеру развеет.
ГЛАВА 3
Поздно искать виноватых…
Дмитрий Ревякин
Далеко за полдень дорожка вывела в редкий перелесок с большими шелудивыми полянами. На одной из них, прямо на пути Извека сидела костлявая фигура в пожухшей дерюге. Ворон замедлил шаг, остановился неподалёку от незнакомца. Сотник зыркнул по сторонам, нет ли в кустах приятелей бродяги.
Эх, не люблю засады и охоты, подумал он, но не увидав намёка на чьё-либо присутствие, рассмотрел сидящего. Дубленное солнцем лицо обрамляли седые пыльные волосы, спускающиеся по плечам до самых локтей. Борода все ещё имела пару чёрных прядей и была заправлена за верёвку, служащую поясом. Под бородой поблёскивали медные обереги делающие его похожим на калику, но вместо клюки, по правую руку лежала рогатина с зазубренным лезвием. Таких зарубок, отметил Сотник, даже самый крупный медведь не оставит, видать не только на охоту этот калика ходит. Тем временем бродяга встал, обнаруживая немалый рост и удивительную худобу.