Намедни войско Радмана-Бешенного покувыркали, везём добычу в две сотни сабель. Так что, расступились бы, нам к воеводе спехом надо.
Привратники, разинув рты, попятились. Когда кони рванули с места, старшой опомнился.
— Так вы, стало быть, из десятки Сотника?
— Из неё! — донеслось в ответ. — Первогоды!
Привратники с завистью вытаращились вслед: малая дружина не ширь-шавырь, тем паче в десятке Извека. Созерцание прервал окрик старшого. Все бросились разгонять люд, дабы не мешались под ногами, двое скакнули к воротине ширить створ для проезда героев. Освободив проход, замерли, поджидая. К вящей досаде, табун остановился в отдалении. Всадники тоже.
— Правильно, — знающе рассудил старшой. — Неча табун по городу гнать. Степняцкая лошадь — животина дурная, приличию не обучена, того и гляди по улицам разбежится, либо людей подавит. Надоть её за градом держать.
Будто в подтверждение его слов, скоро подъехал княжий конюх с полудюжиной гридней. Поравнявшись с охранниками, собрался было раскрыть рот, но сам увидал дожидающийся табун и поскакал определять добычу на окрестные выпасы. Издали было видно, как задержался у возвращающейся десятки, перекинувшись парой фраз, махнул рассыпавшимся вокруг табуна гридням, и тёмная масса коней двинулась вдоль стен. Горстка дружинников наконец-то направилась в город. По обе стороны от ворот уже собралась толпа зевак. Глазели на приближающихся всадников, переговаривались, удивлённо хмыкали, видя в сёдлах две пары. Заметив среди конских голов Шайтановы рога, загалдели невиданному чуду но гомон мгновенно захлебнулся, когда взгляды упали на Лельку. Русалка с неменьшим любопытством смотрела на горожан. Открытый, как у ребёнка, взор слепил небесной синевой и приковывал к себе взгляды. Народ, не понимал в чём дело, каменел пялясь на необычную девицу, а та в задумчивости теребила чудную, в руку толщиной, косу. Заметив общее замешательство, Сотник почувствовал себя не в своей тарелке. Захотелось прикрыть Лельку от любопытных взглядов, рыкнуть на эти раззявленные морды, но всё разрешилось само собой.
Собравшиеся аж присели, когда громовой голос замыкающего сбил с их голов оторопь:
— Здрав будь, Киев-батюшка! — взревел Мокша. — И ты не хворай, люд киевский!
Ревяк зажмурился, потёр оглохшее ухо. Эрзя, скорчив усталую мину, покосился на друга.
— Не пугай народ, шумило! Тише едешь — дальше будешь.
— Как так? — не понял балагур.
— А так, — Эрзя понизил голос. — Нам бы сейчас протечь поскорей к своей норе, полянку на столе накрыть, бросить мощи по лавкам, да посидеть с дороги по-человечески. С хорошей снедью, с добрым пойлом, в своём кругу. А на твои вопли, того и гляди, сбежится полдружины, не считая княжьих соглядатаев, приспешников, да наушников.
— Не боись, не набегут! Нехорошило с Эйнаром, хлопцы языкастые, скажут всё как надо. Небось уже сейчас за столом байки рекут, одну страшнее другой. Видал, с какой рожей конюх прискакал? Не-е, нас до завтра ни одна свинья искать не будет, даже сам князь.
Мокша привстал в стременах и командным голосом распорядился:
— Ревяк! Ты знаток по части вкусностей. Езжай с Ергой к Ворчуну. Возьмите чего-нибудь душевного перекусить, и скоренько к нам.
— Эрзя! Загляните с Лёшкой в корчму к Вьюну, поглядите, чем жажду залить.
— Резан с Извеком! Везите невест в берлогу, покажите где чего, воды принесите. Как управитесь, скачите в корчму у Жидовских ворот. Мы с Мраком там пождём, пока дожарится.
— Микулка! Сгоняй к детинцу, разведай, что к чему. Коль про нас кто разнюхивать будет, скажи, что все до смерти изранетые к знахарям поехали. Как управишься, скоренько ворочайся.