— Церковь никого больше не нашла или просто пожалела людей? Как бы им не пришлось заплатить за эту неуместную скаредность нашествием нечистой силы!
— Это не простой слепец, — возразил Дюплесси. — Он видит то, что сокрыто от нас. Недаром же он все время ходит с фонарем!
— Кто его так? — поинтересовался Рональд.
— Да не под глазом! — захихикал Дюплесси. — С фонарем в руке. Фонарь этот светит одному ему, а мы его света увидеть не в силах. Но без фонаря он был бы совсем слепой, говорят. Он необычайно учен и искусный волшебник. Таких в Империи раз, два и обчелся. Одним словом, тебе повезло.
— Ну и где мне его искать? — поинтересовался Рональд.
— Он сам тебя найдет, — заверил его Дюплесси. — Наслаждайся жизнью, пока мертвяки еще на нее не покушаются.
И, помрачнев на секунду, стал развязывать переметную суму, извлекая оттуда ковригу хлеба.
— Черт, вот незадача: я бы с тобой поехал, конечно, но завтра в Риме турнир, и я его никак не могу пропустить. Девица Конверамур обещалась мне подарить свое сердечко, если я собью наземь этого бастарда Вольфганга…
Они сидели в тени дуба и ели нехитрую крестьянскую пищу.
Местные мужики угостили, — пояснил Дюплесси, запивая хлеб молоком. — И не хотели угощать, да пришлось. Я скаредности в людях не терплю, как известно. Таков мой modus vivendi: пей все, что льется, ешь все, что вкусно пахнет, дерись со всяким, кто представляется мерзким и отвратительным, и люби все, что движется. Я люблю все, что течет [4] — так говорил, кажется, какой-то античный греховодник.
— А я своего модуса вивенди так и не понял, — вздохнул Рональд. — Можно, конечно, преисполниться пафоса и сказать, что я служу Отечеству, только это будет не совсем правда: я на этот путь подался из чистого любопытства — посмотреть, на что гожусь, да и поучиться многому у этого мира.
— Ты и школяром был меланхоличен и задумчив, — отметил Дюплесси, довольно крякая. — Хотя и живость в тебе некая тоже проглядывала. Да и сейчас проглядывает.
— Веселая была эпоха, — улыбнулся граф.
И, не сговариваясь, они затянули старую, еще школьных времен, песенку:
— У бога Марса две луны —
Но обе не нужны.
На кой они ему, когда
Живет он без жены?
Когда глаза его средь битв
Наполнены тоской,
Когда не ест он и не спит —
На кой они, на кой?
Ведь Марса бросила жена,
Прельстившись дураком.
Она с ним не напряжена,
Он тих и чтит закон.
Он пьет, болеет за «Спартак»,
А Красс ему не люб.
«Он жалок? Может быть, и так,
Зато не душегуб!»
С тех пор боится Марс всего,
Дрожит его рука —
И Фобос с Деймосом его
Ведут из кабака.
Снимает Деймос сапоги,
А Фобос, лицемер,
С улыбкой кроткой говорит:
«Пора смириться, сэр!
К чему нам женщины? Легко
Мы проживем без баб!
И ждет нас сладостный покой
И светлая борьба —
Пусть времени течет река,
Пусть будут дни легки!
Ведь настоящим мужикам
Нужны лишь мужики…»
И лыбится, иезуит,
Да рдеет, лицемер —
И хохот дьявольский стоит
Среди небесных сфер.
Рональд смотрел то влево, то вправо, стараясь разглядеть хоть какой-нибудь намек на боковую тропу. И вдруг увидел нечто такое, что подскочил в седле на целый фут, заставив Гантенбайна нервно заржать-залаять.
В ветвях дерева висел мальчик лет десяти, худенький, черненький, висел вниз головой, отставив в сторону левую ногу, что придавало ему сходство с буквой «У». Правую его ногу крепко держала петля, спускавшаяся откуда-то из кроны.
Мальчик смотрел на Рональда не моргая, без ярко выраженного страха или страдания. Однако заметно было, что он висит так уже не первый день и необычайно истощен.
— О подлые негодяи! — вскричал Рональд, хватаясь за меч.