Судя по тому, как она на него смотрела, Дебора пыталась понять, не угодил ли Карл в еще большие неприятности, чем те, которые случились прошедшей ночью.
– Не волнуйся, женщина, – усмехнулся Карл, снова любуясь ее губами. – День прошел благополучно. Я чувствую себя превосходно и после обеда намерен тебя все-таки нарисовать.
Он увидел, как возмущение мгновенно вытемнило ее прозрачные глаза, превратив из голубых в темно-синие, и улыбнулся.
– Один раз не вышло. Что с того? – Он пожал плечами и снова улыбнулся. – Может быть, получится на этот раз?
– Или опять вспомнишь кого-нибудь… – По-видимому, история с Карлой задела ее сильнее, чем он думал.
– Или вспомню, – согласился Карл, рассматривая ее нежную шею и подбородок. – А кстати, где тот рисунок?
Он вдруг вспомнил, как замерло острие его меча, едва не коснувшись этой стремительно краснеющей сейчас кожи.
– Я не трогаю твоих рисунков!
Гнев уже овладел Деборой, и Карл должен был признать, что ради этого стоило злить ее постоянно. Она очень хороша, его рабыня Дебора, но в гневе она прекрасна. Гнев, судя по всему, был той эмоцией, которая превращала сдержанную, даже замкнутую женщину в…
«В кого?» – спросил он себя, пока еще был в состоянии думать о чем-нибудь, кроме того как она прекрасна.
Шагнув к Деборе, он коснулся кончиками пальцев ее щеки, и огонь, бушевавший в ней, мгновенно перекинулся на него. Карл вздрогнул, но «боль», которую несло это пламя, была такой болью, ради которой совершаются самые великие подвиги и самые гнусные преступления.
– Что?.. – Голос Деборы вдруг стал хриплым. – Но…
Его пальцы скользили уже по ее горлу, подбираясь к высокому вороту темно-коричневого платья.
– Карл! – то ли хриплый стон, то ли вопль тоскующей души. – Карл, я… луковый суп… и бара…
– К демонам баранину, – сказал он, обнимая ее и привлекая к себе. – Одно из двух, женщина: я буду тебя или рисовать, или любить!
Их губы почти соприкасались, и он уже пил ее дыхание, сводившее его с ума сильнее, чем самые крепкие вина, и глаза, темно-синие глаза Деборы, были прямо перед ним, как вселенная, как ночное небо, распахнувшееся перед взором звездочета.
– Ты можешь нарисовать меня и потом, – тихо сказала она, и он почувствовал вкус ее губ.
6
– Кажется, ты что-то говорила о баранине, – задумчиво сказал Карл, поднимаясь на локте и заглядывая в глаза лежавшей рядом Деборы. – Или это был только сон?
– Считай это сном, – улыбнулась она. – Если я не сняла котел с огня, то…
– Ты сняла, – уверенно заявил Карл и тоже улыбнулся.
– Откуда ты знаешь?
– Мы бы давно услышали запах горелого мяса, – объяснил он. – И боюсь, это было бы наше мясо.
– Теперь ты хочешь есть. – В ее тоне слышалось осуждение.
– Желания, – вздохнул он, кладя левую руку ей на грудь, – что они такое? Темные рыбы в мутной воде. Никогда не знаешь, какая рыба оставила след.
– Мой господин – философ? – Ее глаза, снова ставшие серыми, смеялись, но в них уже клубился туман светлого безумия.
– Твой господин, Дебора, – убийца, – улыбнулся Карл, лаская ее живот. – Он убивает одно желание, чтобы дать жизнь другому.
– Ты захотел меня еще там, на тракте?
«На тракте? – удивился про себя Карл. – На каком тракте?» Но ветер страсти уже гасил огни разума, и туман, клубившийся в ее глазах, поглотил и его самого, и его мысли. Остались чувства, сладкий огонь, бушующий в крови, и жаркое дыхание желания, способное – пусть на миг! – осушить болота повседневности.