В ее апартменте мы сразу же улеглись на огромную кровать — металлическую, с бронзовыми шишечками и несколькими ярусами разнообразных решеток и опять стали ебаться… К середине ночи я весь дрожал даже от простого прикосновения ее пальцев к моей коже и мы все были перепачканы спермой и потом. Хуй мой, я его обозрел, когда мы вместе пошли принять душ, оказался изодран в кровь, вернее, истерт.
Вы думаете, она сняла парик в душе? Нет, ни хуя подобного, она только старалась не мочить голову.
— Что у тебя с волосами, Сэра? — спросил я, стараясь задать вопрос как можно более незначительным тоном, между прочим. Откуда я знаю, может, у нее комплекс, может, парик — ее ахиллесова пята.
— Я крейзи, — сказала она чуть смущаясь, чуть в сторону, с немного извинительной улыбкой, — я выдергиваю волосы иногда, когда у меня депрессии. Сейчас уже отрастают.
«Ни хуя себе, — подумал я, — как же это нужно выдергивать волосы, сколько же их нужно выдернуть, чтобы возникла необходимость носить парик. Очень ты видно крейзи, Сэра». Я знал девушку, которая имела нервную привычку выдирать ресницы и иной раз разгуливала по миру без ресниц, но выдирать волосы на голове. Все?
Может быть, они у Сэры выпали в результате болезни, скажем, неправильного обмена веществ, я о таких случаях слышал. Впрочем, отсутствие волос на голове у Сэры меня не смутило, я всегда отирался среди сумасшедших и уродов, сам себя образцом душевного здоровья тоже не считаю. Ну нет волос и нет…
Новый год я все-таки провел рядом с Дженни, я был справедлив и не без чувства благодарности, хотя на всякий случай взял адреса и телефоны, по которым мог найти в новогоднюю ночь и Сэру, и Андреа. Я говорю «провел рядом с Дженни», потому что бедняжка заболела и лежала очень простуженная, с гриппом, в постели. Так как мне не хотелось в свет и шум, я остался с нею, она заслуживала счастливый Новый год.
Я выпил вместе с больной ровно в двенадцать часов шампанского, купленного, разумеется, на ее деньги, мы чокнулись самыми лучшими шампанскими бокалами Гэтсби, немецким хрусталем.
— Загадай желание! — сказала гнусаво больная Дженни, и я загадал: «Хочу быть очень известным и хочу весь мир!»
Что загадала она — не знаю, возможно, десять детей, и меня — мужа в пижаме. После тоста мы еще немного с ней поболтали, и она позволила мне пойти в ТВ-комнату — смотреть новогоднюю программу. — Тебе, наверное, скучно, Эдвард, — сказала благородная Дженни и отпустила меня.
Я спустился с бокалом в ТВ-комнату, посмотрел «Йеллоу Субмарин», выпил еще несколько мартини и потом, уже около трех утра, спокойный и величественный, поднялся наверх в спальню. Дженни, посапывая, спала, окруженная вздымающимся водяным паром из двух электрических круглых увлажнителей воздуха. Это было ее последнее увлечение, где-то она услышала, что в нашем воздухе зимой не хватает влажности и спать потому полезно с увлажнителями. Я, хулигански посмеиваясь, выдернул увлажнители из розетки и улегся спать.
* * *
И побежало время, громыхая январем и февралем — уже 1978-й год. Я строил лофт с фотографом Севой и работал каждый день, а потом мчался к своим девочкам.
* * *
Весной Джо Адлер, мой руммэйт, все же оставил мечты о самостоятельной жизни и карьере свободного художника. Мама победила. Она нашла Джо хорошо оплачиваемую службу в Янкерсе, и он решил отказаться от своей части квартиры, а я, безумный, возгорелся вдруг желанием взять себе всю квартиру.
Дженни поначалу этого желания не одобряла.
— Как ты будешь платить, Эдвард? — резонно заметила она, когда я впервые поведал ей о своем желании. У тебя же нет постоянной работы?
Дженни не знала, что вторую половину квартирной платы — 160 долларов — будет платить она, Дженни.