Кроме этого, она дала Дженни, если не ошибаюсь, двести долларов за то, что Дженни ухаживала за маленьким лордом Джесси и готовила ему завтраки.
* * *
Я тоже поработал для маркизы, а именно: укоротил ей три пары брюк, которые она купила себе в Америке, одни были желтые. От ее брюк ни я, ни Дженни не остались в восторге, одна пара оказалась даже полиэстеровая, а не шерсть или хлопок. Ткань должна быть натуральной: шерсть, хлопок или шелк, — знала экономка богатого американского передового дома, и знал я — ее бой-френд. Когда пришла Бриджит, все мы, сидя на кухне в различных позах, осудили маркизу за ее полиэстеровые брюки и решили, что англичане все же очень провинциальны, даже лорды.
Я поддержал их, хотя сам с тоской думал о том, как хорошо вымытая маркиза с довольно внушительной попкой лежит сейчас на третьем этаже в постели, очевидно, в одной из тех красивых ночных рубашек, которые ей стирала наша черная Ольга.
Я заглянул в бельевую комнату, не удержался-таки, посмотрел на рубашки маркизы. Маркиза лежит в постели, мечтал я, полузакрыв глаза, под монотонную болтовню Дженни и Бриджит, и от нее тихо пахнет ее модными духами — похожий запах был когда-то у очень простого советского одеколона «Белая сирень», — смешанными с теплотой ее тела, может быть, она потягивается и подминает под себя подушку…
Я сижу на кухне с моей служанкой и ее подругой, грустно думал я, а ведь мое место там, в постели маркизы. А где еще место авантюристу — ну уж во всяком случае не на кухне…
Дженни, конечно, не могла знать моих предательских мыслей, но, видя, что я внезапно погрустнел, она встала из-за стола, подошла ко мне и, наклонившись, сказала сюсюкающим шепотом, этот ее гувернанткин шепот, рассчитанный на детей, раздражал меня неимоверно: «Глупый мужчина. Потерпи, завтра у меня кончится период, и ты сможешь go inside of me (пойти внутрь меня)». Ох, она, конечно, подумала, что я мучаюсь желанием, что я хочу ее. Ее пресные прелести.
Как бы не так, я хотел маркизу! Маркизу — жену лорда, маркизу, живущую в замке с тремя сотнями слуг, в замке, куда несколько дней в неделю с десяти до трех впускаются экскурсанты, где висят картины Гойи, Веласкеса и Тициана. Ибо чего же я на свете стою, если я не ебу маркизу!
Я думаю, что я нравился маркизе Хьюстон. Ну как нравился, она отметила несколько раз мои красивые руки и красивые сапоги. Очевидно, и по моей роже было видно все же, что я не родился любовником служанки, может, маркиза Хьюстон даже жалела меня, оказавшегося в чужой стране и вне своей среды. Вряд ли она думала, что хорошо бы поебаться с Эдвардом, но я, сталкиваясь с маркизой на лестницах, на кухне, я пылко желал ее. Не совсем, впрочем, сексуально, я думаю, я хотел ее больше социально, у меня был комплекс социальной неполноценности, вот в чем дело. Предоставь мне судьба тогда возможность выебать ее, какое, наверное, лечебное действие это бы на меня оказало! Как бы я гордился собой! Но возможности не было никакой. Когда в доме останавливались такие важные гости, как маркиза и ее муж, я бывал в доме сравнительно редко, потому что Стивен Грэй бывал тогда в своем доме часто. В такие периоды гости и Стивен оттесняли меня и Дженни на кухню, как бы в людскую. Я стеснялся.
* * *
После отъезда маркизы Хьюстон и лорда на несколько дней приехали в дом из Вирджинии родители Дженни: худой, высокий, с острым носом, обстоятельный, незлобивого нрава отец и худенькая черненькая, как галка, мать. Дженни устроила для родителей обед, на который была приглашена еще одна пара — бывший сослуживец отца по эФБиАй, ныне нью-йоркский полицейский чин с женой — и я. Смотрины.
Я явился на обед попозже, дабы придать себе некоторый вес в глазах ее родителей, как будто после работы, хотя никакой работы у меня тогда не было: я просто, чтобы убить время, сходил в кино.