Я теряюсь в беспредельном пространстве Эгейского моря и вижу отсюда и маленький порт в Пирее, и бесконечно-далекие силуэты каких-то голубых островов, и Саламин, и Эгину. А когда я оборачиваюсь, меня озаряет сине-лиловый пламень неба, налитого между руинами храмов, между золотисто-обожженным мрамором колоннад и капителей, между желобчатыми столпами такой красоты, мощи и стройности, пред которыми слово бессильно. Я вступаю в громаду раскрытого Парфенона, вижу скользкие мраморные плиты, легкий мак в их расселинах... Что иное, кроме неба и солнца, могло создать все это? Какой воздух, кроме воздуха Архипелага, мог сохранить в такой чистоте этот мрамор? Глыбам гранита и мрамора, кряжам каменистых гор, накаленных зноем, поклонялись древнейшие греческие племена. "Амфион, древнейший из поэтов, извлекал из лиры столь сладкие звуки, что вечный мрамор, в котором заключена высшая чистота земли, сам стал складываться в колоннады, стены и ступени". А Гомер изваял образы богов-людей: ведь Эллада "только устами поэтов и философов" созидала пантеоны и культы. И "уста поэтов" высшей религией признали красоту, высшим загробным блаженством - Элизиум, "от века не знавший тьмы и холода", высшей загробной мукой - лишение света...
"Бог - жизнь, свет и красота", - сказал народ, населивший землю в этом "прелестнейшем из морей". - "Бог - это мое тело", - сказал он, возмужав и забыв, что земля его, как и всюду, щедро насыщается кровью и что смерть, как и всюду, разрушает на его земле плотскую радость. "Я завоевал высшую мудрость", - сказал он - и отлил свои завоеванья в мрамор - воздвиг "Алтарь Возврата", как Александр на границах Индии. И чтобы не слышать о новых завоеваниях, умертвил Сократа. Но дух искал и жаждал. Александр, снедаемый этой жаждой, раздвинул пределы земли, смешал народы и, возвратясь, сказал: "Мир бесконечен, и Бог тысячелик. Я поклонялся всем ликам; но истинный - неведом. Иудея говорит, что лик его - мощь и пламя гнева; Египет, что лик его - Солнце в лике Сфинкса и Ястреба. Но Иудея это горючее Мертвое море, Египет - могила в пустыне: он тоже свершил свой путь - от поклонения вечно возрождающемуся "сыну Солнца", Гору, до своего Алтаря Возврата - до Великой пирамиды. И храмы Солнца ныне пусты и безмолвны".
Тогда Греция снова послала поэтов в философов искать Бога. И они пошли в Сирию и Александрию - и среди смешавшегося человечества зачалось смутное и радостное предчувствие нового рассвета. Впервые случилось, что завоеватель мира не дерзнул покорить мир богу своей нации. И всемирная монархия, смешав человечество, распалась. Человечество пресытилось кровью, землею и смертью - и возжаждало братства, неба, бессмертия. И когда, наконец, снова взошло Солнце, "Радуйся! - сказал миру ясный голос.
- Нет более ни рабов, ни царей, ни жрецов, ни богов, ни отечества, ни смерти. Я - египтянин, иудей и эллин, я сын земли и духа. Дух животворит и роднит все сущее: и лилии полевые, и птицы небесные, и Соломона в славе его, и раба Соломона. Сила и жизнь его так велики во мне, что вот я полагаю руку мою на голову умирающего - и слышу, как трепетно исходит из меня любовь и жизнь. На Фаворе, в росистое солнечное утро, мир, в блеске и голубых туманах лежащий подо мною, наполняет мою душу таким восторгом, светом отца моего, что лицо мое повергает на землю братьев моих..."
III
На предвечернее солнце было больно смотреть, когда я возвращался на рейд. Зеркальные отражения струились, переливались по нагретому за день борту. Медные ободки открытых иллюминаторов искрились. Лебедки уже затихли, трюмы были нагружены и закрыты...
Потом заревела, сотрясая все палубы, труба и забурлил винт...
В несказанной пышности и нежности червонной пыли и воздушнофиолетовых вулканов пламенело солнце за беспредельным Эгинским заливом, из которого мы уходили от Акрополя к югу.