"Она" устанавливала плату за посещение, поддерживала порядок, при разборе блатными конфликтных ситуаций ее допускали на "сходняк" - представлять своих подопечных и отстаивать их интересы; следила за тем, чтобы "девки" не нарушали закон: трепетали перед блатными и не обирали "мужиков"*. В те времена их называли "военными", а того, кто был готов и к иным формам сексуального сервиса, звали "военный с гармошкой" или "пастух с дудкой".
* Право обирать "мужиков" (они же "фраера") принадлежит лишь "ворам в законе". Не так ли и всякое тоталитарное государство суровейшим образом расправляется с теми, кто тоже хочет обирать мужиков? Автору уже однажды доводилось писать о поразившем его факте исчезновения так называемой организованной преступности в Италии и Германии с момента воцарения в них фашизма.
Лишь о 40-х годах можно сказать с полной уверенностью, что правовое положение лагерных потаскушек не отличалось по существу от теперешнего. Но как в годы войны, так и какое-то время спустя число гомосексуалистов в лагерях было незначительным. Хотя в те дистрофически голодные годы все обхаживание "невесты" зачастую сводилось к лишней пайке хлеба, миске супа или жмене махорки, но доходягам до любовных ли игрищ?!. "Наложниц" имела лишь воровская элита да "сучня" - вооруженная ножами и дубинами банда нарядчиков и бригадиров. К тому же, в те годы мужские зоны зачастую объединяли с женскими общая шахта, стройка или завод, и в лагерях возникали семьи и бардаки. Иные обзаводились гаремами, где натуральные одалиски и их суррогаты строили друг другу козни, воюя за расположение "султана", который купил их за бутылку водки, выиграл в карты, обменял, сманил, выкрал или отнял у другого "султана", саданув ему в бок финкой.
В самом конце 40-х годов ГУЛАГовские Песталоцци и Макаренки ввиду чрезвычайно щекотливых, нередко кроваво-драматических сложностей, возникших с созданием особых лагерных яслей для бушлатных детишек, приняли решительные меры к поощрению нравственности: каждая вновь прибывшая зэчка тщательно обследовалась на предмет обнаружения девственности, и ежели таковая обнаруживалась, то счастливой обладательнице ее выплачивали денежную премию (что-то рублей 50) до тех пор, пока на очередном специально учрежденном ежемесячном осмотре не устанавливался прискорбный факт дефлорации*. Но в массе своей в тот период заключенные были бесполыми: в ватных бушлатах и брюках, грязные и тощие, они все были на одно лицо, и имя этому лицу - Голод.
* Именно об этих временах пишет лагерный поэт В.Соколов в поэме "Гротески": "За бараком кто-то раком девку начал... И не кончил... - кто-то, варварски утончен. Поманил пустой посудой... Обманул... Назвал паскудой..."
Когда в 50-х годах заработанные деньги стали выдавать на руки, в зонах завелись коммерческие столовые. Вчерашние бесполые зэчки начали обзаводиться жировыми зачатками женских прелестей и учились быстро и изящно выпрыгивать из ватных брюк, а недавние доходяги теперь завидовали не только разносолам лагерной элиты, но и ее эротическим забавам. Поножовщина достигла небывалого размаха. Женщин отделили*. И сразу же катастрофически возросла численность "странного народа". Пришлось создавать для "девок" отдельные лагеря и тем еще более множить их число, ибо увезенным тут же находили замену среди тех, кому вчера кое-как еще удавалось отбиваться от гомосексуальных домогательств.
* Автор не осмеливается утверждать, что отделили их из-за поножовщины, хотя бы и грандиозной, поскольку убийства в 30-е - 40-е и частично 50-е годы были лагерной обыденностью. Но там, где замешаны женщины, процесс взаимоистребления враждующих уголовных группировок труднее поддавался контролю, возникали и сложности с натравливанием уголовников на политических заключенных.