Да и какие-такие у нас особенные тут ужасы, чтобы уж кровь стыла в жилах? У современного-то человека, чего-чего не пережившего и к чему-чему не притупившего своей чувствительности и сострадания?
Моя цель намного скромнее. Если вдруг кто-то скажет: "Ну и что там такого у вас особенного? Лагерь как лагерь... Ну там бывает всякое, не без того... А в других-то странах, читали, что делается?" - я отвечу: "Другие страны всего-навсего обычные другие страны, и там всякое возможно, а тут-то строится небывалый рай, тут-то претензия на особый принцип, на сотворение нового человека... И если мне удастся показать, что тут, по крайней мере, не лучше, чем в других странах, то и это уже кое-что". Подытоживая, скажу, что здешняя повседневность столь же отвратительна, как и те мерзости в закордон-ных тюрьмах, о которых порой пишут в газетах. Но (не говоря уж о нестабильных режимах иных малых стран) там - это эксцессы, исключения (о которых можно публично кричать - что немаловажно), тут - норма, о которой и не заикнись.
И материалов о типичных западных тюрьмах не сыщешь днем с огнем. А это бы мне так пригодилось!
Ну ладно, эта тема неисчерпаема, я еще не раз буду возвращаться к ней (боюсь лишь повторов - черновиков-то, чтобы свериться, нет возможности хранить), а пока хватит, а то ни на что другое времени не достанет.
И потом, писать здесь - дорогое удовольствие, требующее слишком больших жертв. Хоть писать - оно тоже, в некотором смысле жить, но все время таиться и сторожко стричь ушами - это не жизнь. Всякая ночная строчка вспоена кровью дневных виляний, уступок, осторожничанья, так похожего со стороны на трусость. Тут для меня или-или. И я выбираю жизнь. Тем более, что недавно я уничтожил почти все свои тетрадки (случилась такая паническая минута)... Сизифов труд... Тем более, что вот-вот им станет известно о моем дневнике, тем более, что достаточно широкого "канала" все равно пока не предвидится... и т.д.
Эти ближайшие пять-шесть лет я решил посвятить следующему: 1) созданию (на всякий случай) стойкого впечатления, что я окончательно отказался от пера; 2) сплочению порядочных элементов зоны и формированию мощного кулака как для отстаивания общеарестантских прав, так и для оздоровления внутренней атмосферы, отравленной миазмами уголовщины и откровенно торжествующего коллаборационизма; 3) постановке себя в качестве человека, которого никому не рекомендуется задевать - ни начальству, ни уголовникам. А там - посмотрим.
Единственное, в чем я могу не успеть, - пункт второй. Это ах как сложно! Во-первых, кошмарная ст. 77-прим, а во-вторых, слишком нас мало - даже уголовной стихии нам пока не под силу противостоять. Но тут я надеюсь на скорое появление группы украинцев, которых, я слышал, наарестовали в январе этого года. Некоторых из них я знаю, ребята крепкие - какую-никакую кашу с ними сварить можно. Поскольку я тут надолго, я не могу не пытаться очеловечить свои условия. Конечно, старостат - мечта неосуществимая в обозримом будущем. Когда-то, еще на заре века, за него было пролито много кропи, в двадцатые годы он еще кое-где сохранялся, благо сидели некоторые из тех, кто и раньше сидел (помнишь анкету Радека? "Чем занимался до революции?" - "Сидел и ждал". - "Чем - после революции?" - "Дождался и сижу"), - живые носители бойцовских традиций царских узилищ, а новые тюремщики - сами недавние арестанты - еще совестились обрушивать на вчерашних соузников накопленный в тюрьмах опыт... Но когда за старостат уже не кровь стали пускать, а просто-таки головы отрывать, он умер. Какой, к чертовой матери, старостат, если тут запрещено даже жалобу за другого написать ("человек человеку друг, товарищ и брат!"). Но что-то надо все-таки делать, чтобы превратить... войну "всех против всех", перманентную, бесконечную джунглевую грызню, ни на миг не затихающую в дебрях лагерного быта, в сознательное сплоченное противостояние всему (г-)адскому.