Я подождала, пока мне выпишут пропуск, потом, игнорируя лифт, поднялась на пятый этаж. Очень скоро выяснилось, что зря я это затеяла – лестница была прокурена самым нечеловеколюбивым образом.
«Ну что за жизнь», – мрачно думала я, лавируя между дымящими представителями обоего полу. – «Сперва Вадик, потом журналист этот недоделанный, теперь вот приют любителей утреннего кашля. На ночь попрошусь в лазарет к добрейшему деду Максу».
Мысль о старом друиде вселила в меня заряд оптимизма, так что к пункту назначения я подходила не в самом плохом настроении.
Он был на месте, такой, каким мне его нарисовало начальство – небольшого росточка, чернявый и лупоглазый, при усах, с трубкой в зубах.
Обстановка терялась в сизых клубах дыма, нырять в комнату не хотелось.
Мое начальство тоже курило, и тоже трубку, но его табак казался мне райской амброзией. А этот тип распотрошил сигарету из пачки с топографическим изображением на обложке, не иначе. И засыпал то, что осталось от сигареты, в трубку.
«Две ночи в лазарете», – пообещала я себе, и постучалась в косяк открытой двери.
– Можно войти?
– Да-да, входите, – слегка картавя, отозвался мой будущий босс. – По какому вопросу?
– Я к вам от Бориса Ивановича, – чувствуя себя диверсантом на задании, произнесла я. – Меня Лиса зовут. Ударение на первом слоге.
С новым редактором, Игнатом Львовичем Клиновым, мы довольно быстро нашли общий язык. Правда, когда он выяснил круг моих интересов, сводящихся, в основном, к природе и боевым искусствам, то приуныл, но ненадолго. Спустя недолгие минуты его глаза зажглись энтузиазмом – видимо, редактор решил, что на таком чистом холсте, как я, проще нарисовать что-нибудь шедеврообразное. Развернувшись ко мне всем корпусом, и обкуривая, точно пасечник улей, Игнат Львович принялся просвещать меня относительно того, какой произвол творится в нашей стране. Я же, матеря в душе волхва почище мегеры с геологического, была вынуждена слушать зверскую историю про рядовую российскую труженицу, уволенную с работы, и принявшую твердое решение бороться за свои права. Надо отдать должное этой стахановке, девка была на диво упорная. Так, она (вместо того, чтобы найти новое место работы) подала в суд, и ее восстановили в трудовой должности. И все бы ничего, но вот боссу ее почему-то не пришлось по нраву то, что его решение оспорил какой-то там суд, и он пересадил девицу во влажное помещение без окон, кондиционера и компьютера. В карцер, короче. Ранее сочувствовавшие героине сотрудники, запуганные начальством, разговаривать с нею перестали, зарплату ей урезали до налогооблагаемой, в столовой вместо мяса подсовывали жилы. Но она держалась. Стойко. Полгода. А потом с нервным расстройством загремела в Кащенко.
– И что вы по этому поводу скажете? – обдавая меня струей дыма, достойной паровоза прошлого тысячелетия, спросил редактор. – Разве это не возмутительно?
– Еще бы, – закашлялась я. – Извините, а можно не дымить в мою сторону?
– Конечно! – с энтузиазмом раздувал ноздри Игнат Львович. – Простите, я не знал, что вы – некурящая. Но вы мне не ответили, – потряс он пальцем мне, точно маленькой.
– А вам нужно честно? – замялась я. – Или как надо?
Мой вопрос явно сбил собеседника с толку. Его и без того выпученные глаза вылупились так, что я начала опасаться, как бы бедный редактор их не лишился.
– Давай все же честно, – справился он через пару секунд, к моему немалому облегчению, со своим зрительным аппаратом.
– Редкостная дура эта ваша героиня, – не поскупилась я на эпитет. – Ее бы энергию, да в мирных целях!
– И ты нечего не хочешь сказать о ее начальнике? – удивился газетчик, «проглотив» мое честное мнение.
– А чего о нем говорить-то? – удивилась я.