Миновали швейцара у дверей ресторана, магазин филателии и плакатов, цветочный, за ним фруктовый магазин с лепными гирляндами салатово?абрикосовых плодов - она разглядела их сквозь витрину, - прошли угловой и, как бывает с угловыми, немного скругленный, угрюмый писчебумажный, повернули в тягучую арку, и сразу стал двор, и в нем тополя, три невысокие каменные дома покоем, а посреди одноэтажный деревянный домик с крыльцом и пораненной дверью. За этой, стоявшей нараспашку, дверью, из которой выносили чужую утварь, Ануку встретил дощатый коридор и кудрявая радость трех комнаток с каштановыми, натертыми мастикой, ромбами паркета, которым она обрадовалась, потому что только утром их паркет был в елочку, а этот ей нравился больше. И вообще все было лучше: потолок казался гораздо ближе, и воздушный запах другой
- теплый, съестной. Первая комнатка, она уже знала, будет ничьей, то есть общей, следующая - их с мамой, последняя, запроходная - бабушки с дедушкой и тети. Анука дивилась, как это они так разжились вдруг комнатами? Она встала в средней, у пустой, ничем не заставленной стены, и ей открылся слоеный пирог обоев, отставших в углу: под желтыми лежали винно?красные, за ними - синие в звездах, дальше виднелись другие пласты. Анука насчитала четырнадцать, в конце виднелся петит неизвестных каких?то газет, она бы прочла, каких, но это было опять, как на оборотах отрывного календаря, скучно.
Она не провела на новом месте и часа, как мама ей объявила, что дети вызывают ее на крыльцо. Ополоумев от волнения, она вышла на приступки, и в холодных сенях, в весеннем свете кое?как вставленных, заплатанных стекол, державшихся в переплетных ячейках, как сломанные, застрявшие в паутине стрекозиные крылья, увидела множество девочек, стоявших в пальто, ей устраивали смотрины. Анука поняла, что попала в некое братство. И было оно двором. Она стушевалась:
никогда не замечала, чтобы кто?нибудь вокруг менялся, и теперь мучилась от стыда, что они вот обменялись... Девочки называли себя по имени, и, слушая имя и глядя на девочку, Анука про себя говорила: "Да" или "Не?а". "Да" означало "люблю", а "не?а" - "нет, не люблю".
- А это Тамара, она с тобой рядом живет, через стенку.
Взглянув на Тамару, Анука пожалела, что именно она ей до?сталась! похожая на марсианку, с гигантским выпуклым лбом и совершенно легкими ногами, с лихорадкой на верхней губе, на табуретке сидела - а все вокруг стояли - девочка с тугими выпущенными поверх пальто коричневыми косами, сплеты которых как?то надменно, даже вредно блестели.
"Ну почему, почему самая плохая будет ко мне ближе всех?" - пожалела Анука. Ей хотелось иметь соседкой вон ту, золотисто?белую Галю, самую взрослую, - Анука чувствовала, что эту Галю можно было обожать и куда?то идти за ней. А эта Тамара - ну, что она?
Оказалось, что Тамару можно звать Томой. Это было диковинно. Вышло так, что и фамилия ее - Чупей. Анука узнала об этом на другой день, когда стояла на кухне, где Томина бабушка готовила омлет. Анука от любопытства переворачивала висевшие на притолоке у ободранной входной двери картонные квадратики с наклеенными фамилиями.
- А зачем они? - спросила она.
- Когда уходим, то свою карточку переворачиваем, это значит, что дома нет, - чтобы не ходили к телефону звать, - ответили ей.
- А "чупей" это что?
- Это мы с Томой.
- А омлет?
- Это яйцо, молоко и соль взбивают и льют на сковородку.
- Я так ем, это дрочена.
- Нет, дрочена это еще и с мукой.
- Ну да.
- Так ты ешь с мукой, - значит дрочену. А Тома ест омлет.
Когда разместились, Тома пришла к Ануке посмотреть... Увидела оранжевый сервиз с золотыми оленями внутри чайных чашек и притаилась, перестала говорить. Ануке показалось: неслышная струна задрожала в Тамаре, и та, до тех пор как будто приветливо стоявшая на пороге некой сказочной скворешни, медленно вытянула тонкую свою руку и, взявшись за скобку, круговым плавным движением повела дверью и тихо затворилась изнутри.