Но потом понял, что нет, что к нему, к безродному Феденьке, за то, что не грешил, и за всякий кусочек малый, за всякую рыбку и хлебушек благодарил в душе Господа своего Иисуса Христа и странствовал по всяким берегам безвредно и безобидно, и крови живой не пролил, и грелся только валежником, а спал в ямках да палой листве - что явился, наконец, к нему, калике перехожему, ангел-хранитель и наградил блестящим колечком за великое его терпение. И когда стал великан в мерцающих одеждах что-то такое грозно говорить ему и словно вопрошать, а ангел коснулся губами его губ, - повалился Феденька на пол, потому что сил нет, как разрывалось сердце от счастья и благодарности, и волна накрыла его. Так что пока я бегал в "Приветы" да на станцию - высматривать Витька, порядком очумев от всех этих дел, хотя, ясно, не придавал особого значения дурацким ее словам "если он не придет, я не знаю, что я сделаю!" - пока туда-сюда, в мыле весь примчался, - в Жабрино все было кончено. Что уж я там орал - сам не помню. Эта идиотка выскочила из церкви, как ошпаренная, вырулила, круша кусты, на большак - и, не заезжая на дачу, газанула в Москву. Бедный обвенчанный дурак пускает слюни над колыбелью и все курлычет свое "Иисусе, благослови!". Как ни странно, он оказался изрядным работником, в частности печником. Печка, сложенная им в храме Рождества, не дымит и долго держит тепло. С наступлением холодов он там и ночует - счастливый, на печи. Семье Дионисия Феденька предан, как пес, особенно любит чинного ведуна Васю. Своими настойками и мазями матушкин старшой спас бродягу от ужасной ревматической дыбы в ногах и плечах; он всегда примечает, когда безоблачную синьку заволакивает также боль в голове, будто бы кто расклевывает мозги железными клювами. И прогоняет адских ворон. И лысой башке становится легко, и куцую память не донимают мучительные загадки. Ничего, никакого лишнего мусора нет в Феденькиной опрятной памяти - каждую ночь выметалось все метелкой из петушиных перьев. А может, есть. Может, там полным-полно понапихано. Почем нам знать, что делается в этой скорбной голове. Колода № 6 Билятдин Сафин не стеснялся своего ремесла. Другие, особенно кто помоложе, стеснялись, врали дома, что грузят тару в магазине или там копают траншеи на кабельных работах. Легендой начальницы их столярного цеха была некая мебельная фабрика, и она уже растеряла кучу знакомых, которые то и дело обращались к ней по части обустройства своего интерьера. Кой-какую мебель она бы конечно могла организовать, но совсем не ту, о которой ее просили. А если бы ее знакомые знали, с какой мебелью она имеет дело, - тоже вполне могли бы сделать запрос. Так как дело - более чем житейское и каждому рано или поздно необходимое. Буквально каждому. Потому что, как совершенно правильно отметил покойный Иван Петрович Белкин, которого Билятдин Сафин не читал, а его начальница Наина Андреевна Горемыкина тоже никогда не вспоминала, - "живой без сапог обойдется, а мертвый без гроба не живет". И если бы простые и сильно пьющие люди, которые работали бок о бок с Билятдином в одном цеху под руководством Горемыкиной, или, как звалась она для краткости, Андревны, если бы они могли обратиться мыслями к высоким примерам, они бы, не исключено, испытали (вместо стыда и замешательства) что-то типа профессиональной гордости. Но поскольку все рабочие столярного цеха, за вычетом Билятдина Сафина, проблему своего культурного досуга традиционно решали путем незамысловатой игры в домино в сочетании с допингом, бутылка которого устанавливалась тут же, на днище перевернутого "изделия", как официально именовалась выпускаемая продукция, - постольку никто из них не мог осознать истинного содержания ремесла, в котором развитой человек видит отчасти смысл даже мистический. Что касается так называемой Андревны, то водку на гробу она не пила и в домино, разумеется, с работягами своими не стучала.