Я представил, как он побежал по торговому залу музыкальной лавки, прижимая к уху пластмассовое полено дистанционной трубки телефона. Добежал до витрины и теперь невидящими глазами уставился на граммофон "Викторолла" и баян "Красный партизан". За ними - серые стены булочной, замшелый переулок, над которым серое же небо. Здесь, в Синди, в окно приветливо заглядывало солнышко. Синицы прыгали по подоконнику, сновали через круглую дверку стеклянного короба с кормом.
Теперь Ефим, наверное, побежал обратно, голос его слегка прерывался:
- Поступило сообщение, что персона прибывает в Таллинн. Будет информация по местному радио.
- Ну и что?
- Это значит, что за визитом будут пристально следить! - опять закричал он. - И если случится то, что мы пытаемся не допустить, это будет означать публичную расправу над персоной, представляющей, пусть неофициально, но все же нашу страну, на глазах у мирового общественного мнения, и на глазах этого же общественного мнения рухнет весь авторитет...
- Не продолжай, и так ясно, чей авторитет рухнет, - сказал я. - Может быть, уже и беспокоиться не о чем, он уже рухнул, а? Вот что... За выслушивание комментариев ты мне не платишь, обрати внимание. Да эти комментарии нашей с тобой работы и не касаются. Плевать. Скажи лучше, дополнительные сведения о Чико или его кавказцах поступали?
- Не знаю, я сижу здесь по твоей милости два с лишним часа, жду твоего звонка, потому что все тебя потеряли. Все потеряли!
- Спасибо, - сказал я, чувствуя как удача потихоньку и боязливо поворачивается в мою сторону. - Это хорошая новость.
- Есть и плохая. В представительстве "Балтпродинвеста" совещаются каждые четыре часа. Предлагается вариант вмешательства нашего министерства иностранных дел...
На кухне прекратился скрип половиц. Ленин, вероятно, цепенел, слушая русскую речь.
- ...Поскольку обстановка не контролируется ни местными, ни нами, склоняются к тому, чтобы просить Москву удержать персону от въезда сюда.
- Под давлением нашего общего друга Дэ?
Я имел в виду Дубровина, и Шлайн понял.
- Под давлением нашего общего друга Дэ. И я теперь склоняюсь к тому же. Мы не можем брать на себя ответственность в данной ситуации.
На Ефима Шлайна и не возлагали ответственности за жизнь генерала Бахметьева. Ответственность Шлайна ограничивалась проверкой анонимки. С остальным, то есть с затеянной им операцией, в которую оказался втянутым и я, он вылез добровольцем сам. И предельно ясно, какой ответственности боится в данный момент. Я выхожу на огневой рубеж. А Шлайн на своей должности не мог санкционировать убийство Чико Тургенева.
- Я позвоню через четыре часа, - сказал я.
- В представительство, - ответил он.
Мы разъединились одновременно.
- Вы чисто говорите по-русски, - сообщил Ленин на моем родном языке.
Глядя на кривоватую ухмылку, я прикинул, через сколько минут после моего отъезда он ринется к местному констеблю или пригласит его по телефону посплетничать обо мне и номере "Форда". Деньги-то за постой получены, терять нечего.
- Взгляните на всякий случай на мой паспорт, - попросил я.
- Да что вы, что вы!
- Давайте, давайте, из любопытства...
- Французский, - протянул он разочарованно.
- Ключи, - сказал я.
- Ах, да! Вот запасная связка. Этот от входной, этот от вашей комнаты.
Я сунул ключи в карман, вышел на улицу и достал из багажника "Форда" пластмассовый лакированный футляр для альта. Явно позаимствованный в музыкальной лавке Скелета Велле. Ефим замаскировал в нем заказанный реквизит.
Ленин наблюдал с крыльца.
- Мы можем музицировать вместе, если пожелаете, - сообщил он, приметив футляр. - Я практикую на пианино. В общей зале.
- Было бы великолепно! Я, знаете ли, играю для души по вечерам. Не смотреть же глупейший телевизор! Гершвин - вот моя настоящая жизнь!
- Гершвин? - переспросил Ленин.