Я подумал, что момент для бегства подходящий, тем более что лощина стала заволакиваться туманом, но Лурр зазвал меня в свою палатку. Было ли это жестом дружелюбия, или он все-таки не до конца мне доверял? Во всяком случае, я принял его приглашение, чтобы не давать лишнего повода для подозрений.
Рано утром Лурр разбудил меня, и я, чертыхаясь от желания спать, вылез из палатки в утренний холод. Туман был такой плотный, что, отойдя от палатки на несколько шагов, я уже едва мог ее различить. Я сказал Лурру, что в таком тумане выступать бессмысленно, но он ответил, что, поскольку враг не ждет этого от нас, так и следует сделать. Разумеется, свернуть лагерь и построиться в походный порядок в таких условиях оказалось не самой простой задачей, но в конце концов она была выполнена. Я оказался в первых рядах, что мне совсем не нравилось.
Меж тем за нашей спиной поднималось солнце, и туман понемногу рассеивался. Мы вышли из лощины. Мне показалось, что впереди что-то блеснуло, но я вспомнил, что неподалеку протекает река. В воздухе была разлита тишина, и плохо вооруженный отряд не мог нарушить ее ни лязгом доспехов, ни стуком мечей.
Неожиданно налетел ветерок и разогнал последние остатки тумана. В тот же момент я увидел, что именно блестело впереди.
Солнце, восходившее позади нас, отражалось в щитах войска, стоявшего перед нами.
11
Я понял, что это конец. Сейчас начнется бой, и повстанцы будут разбиты наголову. Перебегать на сторону правительственных войск поздно, пытаться просто спастись бегством — тоже. Меня наверняка убьют, а если даже мне удастся сдаться в плен, где гарантия, что меня не повесят прежде, чем я смогу доказать, что я советник герцога?
Все это молнией пронеслось в моем мозгу. В следующий момент я понял, что для стоящей перед нами части появление из тумана врага тоже является полной неожиданностью, причем в их лагере еще не закончился подъем. Я принял единственно возможное решение.
— За свободу! — я выхватил меч. — Вперед!
Первые несколько шагов я бежал в одиночестве — бежал навстречу солдатам, еще более растерявшимся при виде моих доспехов и вооружения, принадлежавших недавно одному из защитников Адериона. Потом толпа за моей спиной взорвалась воинственными криками и ринулась в атаку.
Солдаты, наконец, опомнились и попытались сомкнуть цепь и выставить копья, но было уже поздно. Первые ряды были сразу же смяты и опрокинуты. Тяжелые доспехи и щиты делали их неповоротливыми, не позволяя противостоять обрушивающейся на них лавине. Главную роль играли, конечно же, растерянность и неразбериха. Солдаты падали под ударами дубин и топоров.
— Берите их оружие! — кричал я. — Не останавливаться! Мы должны прорваться к центру лагеря!
В лагере уже сыграли тревогу. Солдаты выскакивали из палаток, но даже на это у них не всегда хватало времени. Я сам бежал через поваленные палатки, чувствуя, как их окровавленное полотно шевелится под ногами. Мы ворвались в центр лагеря, рубя все на своем пути, и двинулись дальше. К этому времени все наши противники, кто не был убит, уже были на ногах и дрались. Однако большинство офицеров погибли, а те, кто остался, не могли командовать в общем хаосе. К тому же солдаты не знали нашей численности. Многие поддались панике и были изрублены. Остальные сражались, но без какого-либо общего плана боя — каждый лишь боролся за свою жизнь.
Все это время мной владел страх, настоящий панический ужас — но не тот, который приковывает человека к месту, не давая ему шевельнуться ради своего спасения, а тот, который позволяет взбираться по отвесной стене, прыгать через гигантские трещины и ломать стальные прутья. На этот раз моими противниками были не необученные крестьяне, а хорошо вооруженные профессиональные солдаты. Я понимал, что мои шансы выжить ничтожны, и поэтому бился как одержимый, не чувствуя усталости.