Представитель областного комитета комсомола сказал: "Вы можете исключить тех, кто развязно себя ведет!" Анна Ивановна возразила. Таким образом осталась в бригаде Роза Пуртова...
В этом месте своего рассказа Люба сделала паузу. Мне показалось, что она произнесла последние слова с какой-то внутренней |рречью и едва сдерживаемой неприязнью, - я это почувствовал, хотя это и было почти неуловимое душевное движение. Но я думал не о Розе Пуртовой, которая, по-видимому, все время занимала Любу и была источником ее постоянных тревог, а о тех, кто терпеливо передавал Любе свой опыт, свои .знания и, как эстафету, свое первенство в текстильном деле.
В текстильном производстве трудно на протяжении нескольких лет удерживать личное первенство всесоюзного масштаба. Теперь физический труд стал искусством и, как всякое искусство, требует постоянных упражнений; стоит несколько дней не репетировать, и музыкант теряет технику. Так и в текстильном искусстве. А если учесть, что мастера высокой производительности в большинстве девушки, что они выходят замуж и у них родятся дети, требующие материнского ухода, то нет ничего удивительного в том, что они временно уступают свое личное первенство.
Так произошло с Зоей Карамовой, о которой я писал в 1948 году. Она вышла замуж, стала матерью, фамилия ее теперь Кулова.
Она несколько лет была инструктором производственного обучения в школе ФЗУ, а недавно снова стала бригадиром одной из бригад, борющихся за право называться коммунистической. В фойе фабричного Дома культуры я видел фотоснимок этой бригады и был рад, что Зоя Карамовна Кулова и есть та Зоя Карамова, с которой я беседовал когда-то.
К слову сказать, мое стремление разыскать старых знакомых, узнать их судьбы нередко затруднялось тем, что они, выйдя замуж, изменили свои девичьи фамилии. Первое время я даже готов был сделать неверный вывод, будто за одно десятилетие происходит полная смена героев. Так я подумал, глядя на Доску почета, не зная, ,что мои герои продолжают занимать почетные места уже под другими фамилиями.
Мы с Любой подошли к Дому приезжих и присели на садовой скамейке в палисадники. И тут я прочитал Любе свой очерк о Зое Карамовой, написанный десять лет назад. Прочел не без умысла:. если Зоя Карамова так искренне, правдиво могла рассказать о себе, то и Люба может; И я не ошибся.
Люба наконец избавилась от мысли, которая ее сковывала.
Я уже был для нее не литератор, движимый профессиональным любопытством, а просто человек, способный понять живую человеческую душу.
Люба рассказала, что живет с отцом -и младшей сестрой в отцовском доме. Отец до войны был хорошим работником и семьянином, но война испортила его. Он беспробудно пьет. Слабый, опустившийся человек ради рюмки водки способен все унести из дому, даже платья дочерей. Мать совсем извелась с ним и, тяжелобольная, уехала к старшей дочери в Ригу. Отец часто дает слово не пить, просит прощения, но потом все снова повторяется.
Так вытравил он в душе дочери остатки любви к нему. Возникло смешанное чувство отвращения и жалости.. При одной мысли, что она придет после работы домой, ее охватывает ужас. Какое нужно адское терпение, чтобы вынести эту пытку! Казалось бы, чего проще? Переселиться в один из тех новых домов, которые возводятся на Лакинке. Отработать вместе с сестрой положенное количество часов и получить отдельную однокомнатную или двухкомнатную квартиру. Но это не.так просто. Формально жилищное положение Любы считается вполне удовлетворительным - ведь они втроем живут в собственном доме.
Люба не может не испытывать глубокого отвращения к человеческим порокам, видя, до чего они довели отца. Поэтому она так нетерпимо относится к легкомысленному поведению своих сверстниц в бригаде.