Во всей этой чертовщине, по-видимому, увязла основательно, потому как именно тогда разразился кухонный катаклизм.
Скорей всего подтекало или засорилось, не помню, отчётливые воспоминания связаны лишь с водопроводчиком. Перекрыли воду в подвале, он проверил в чем дело. Авария фундаментальная — надо менять трубы; зашпунтовал отверстие от снятого крана. Мы стояли напротив раковины, у буфета, и решали, что предпринять, в этот момент кто-то открыл воду в подвале, шпунт выбило с силой оружейного снаряда, мощная струя обрушилась на водопроводчика, штукатурка со стены грохнулась в раковину, и все коммуникации предстали в полной красе.
Водопроводчик отнёсся к делу философски.
— Ну, теперь легче, — утешил он меня, вытираясь тряпкой. — Все видно. Только вот ремонтик придётся сделать.
Я не артачилась: в подвале ждал своего часа купленный на стройке кафель, штукатурка все равно рухнула, даже отбивать не надо, прямой смысл сразу положить кафель. Если уж класть в кухне, надо и ванную цивилизовать.
Мои недавние строительные контакты сработали, заполучила прекрасных кафельщиков, с рабочим классом всегда умела договориться. Условились насчёт сроков, успеть бы до Пасхи, потому как после праздников пойдут другие заказы, начали уточнять детали.
— Цемент есть, известь есть, кирпич есть, — перечислили они. — Все, как положено, по счёту. Кафель вы, пани инженерша, имеете. Остаётся только песок. Песок наши клиенты сами достают.
И вот я начала сама доставать песок.
Подобно Костюшко на краковской рыночной площади, с левой рукой на сердце и саблей в правой руке, клянусь, совершила все возможное и даже больше с целью легальной закупки песка для ремонта. События разворачивались как раз после зимы столетия, в Висле песок ещё не копали, на некоторых стройках запас песку имелся, но не имелось самосвала, а у обладателей самосвалов не было песку. Кафельщики обитали стены в ванной. Я впала в панику и решила песок украсть.
Неподалёку от моего дома обновляли особняк Шустера. Зима задержала строителей, пирамида смёрзшегося песку лежала около самого забора, даже на улицу высыпалось, к подножию большого дерева. Крала я песок с помощью мусорных ведёрок, старой детской коляски и старшего сына, дерево же у особняка держала в уме в качестве камуфляжа: вовсе не краду, а проявляю заботу о природе, откапываю вот дерево, чтобы не засохло.
Первую кучу песку мы высыпали во дворе, и тотчас же её кто-то стырил. Возможно, песок растащили дети, во всяком случае, никаких следов от него не осталось. Следующую порцию мы высыпали в подвале, спешили как на пожар — кафельщики подгоняли. Изо дня в день во второй половине суток катались мы туда-сюда, продолжалась катавасия шесть дней, первые два сошли на льготных условиях: подмораживало, и коляска довольно прилично катилась по твёрдому грунту, а с третьего дня ударила весна. Утопая в слякоти, волокли мы с ребёнком треклятую коляску, тяжеленную как черт те что. И вдруг обнаружилось: каторжная работа имела воспитательный аспект.
— Мам, я ни за что не стану вором! — решительно отрезал мой сын, когда мы проезжали мимо семенной лавки.
— Что ты говоришь? — заинтересовалась я. — А почему же это?
— Больно уж тяжёлая работа.
Когда на улице Людовой с бордюра соскользнуло одно колесо и все содержимое коляски вывалилось на Ежи, он принял очередное решение.
— И на море никогда не поеду, — мрачно сообщил он, вылезая из-под вёдер и отряхиваясь от жидкой грязи.
— Что так? — пропыхтела я, втаскивая коляску на тротуар.
— Знаешь, как увижу песок, плохо становится…
В самом конце песочного мероприятия кто-то спёр и коляску, оставленную под лестницей. Слава Богу, песку мы уже навозили.