Люцина сообщила мне фамилию врача: доктор Качор. Ну Качор так Качор, всякие бывают фамилии («качор» по-польски означает «селезень»). Судя по тому скандалу, что он закатил Люцине, я ожидала увидеть крепкого мужика почтённого возраста, бородатого и импульсивного, закалённого многолетним общением с глупыми пациентами. В конце концов, скандал он закатил особе уже далеко не первой молодости, не постеснялся.
Доехали мы до территории санаториев, и я отправилась на поиски доктора Селезня. Наткнувшись во дворе на женщину в белом халате, я поинтересовалась, где можно увидеть доктора Качора.
Укоризненно глядя на меня, женщина произнесла:
— Наверное, вам нужен доктор Казер?
— Да, да, разумеется, доктор Казер! — поспешила исправиться я, недобрым словом вспоминая тётку с её вечными розыгрышами.
— Пройдите вон в ту дверь.
Постучала я в указанную дверь, и мне открыл молодой худощавый блондин в плавках и очках.
В первую очередь меня поразил даже не вид врача, а контраст между нашей одеждой. Он в плавках, и правильно, я же, начиная снизу — в шерстяных носках, шерстяных рейтузах… Положим, рейтузов не видно, но они же были! Дальше шли: шерстяная юбка, шерстяной свитер, кожаная куртка, шерстяной шарф на шее, шерстяной платок на голове. И ко всему ещё мотоциклетные очки. Ага, ещё и кожаные, на меху, перчатки.
— Простите, я имею честь говорить с доктором Казером?
— Да, это я. Слушаю пани.
И тут у меня как у последней дурочки вырвалось:
— Не может быть! Вы слишком молоды!
— Слишком молод? — изумился доктор. — Молод для чего?
Не очень удачное начало знакомства, ничего не скажешь. Взяв себя в руки, я сняла очки и платок, доктор накинул халат, и я изложила суть дела. Доктор разыскал прошлогодний рецепт и переписал его для меня, я получила в аптеке лекарство, но пользоваться им больше не было необходимости. Рецепт остался для меня в качестве реликвии.
А спустя двадцать один год тот же самый доктор Казер вытащил моего младшего сына из тяжелейшего нервного расстройства.
Разумеется, вы уже догадались, что теперь мне придётся забежать далеко вперёд.
Когда Роберту пошёл двадцать третий год, с ним стали происходить очень неприятные вещи. Ни с того ни с сего на него вдруг накатывали приступы сильнейшей боли. Разумеется, можно было подозревать парня в симуляции, мог шутки ради прикидываться, чтобы напугать родных, но некоторых симптомов никто не может изображать. Сидим, например, мы все в комнате, Роберт тут же, и вдруг на глазах его лицо приобретает жёлто-сине-зелёный оттенок, под глазами появляются чёрные круги, и весь он покрывается обильным потом. Без вспомогательных технических средств такого никак не изобразить. Схватившись за живот, парень покидает нас и возвращается через некоторое время уже нормальным человеком.
За Роберта принялись две его тётки, сестры мужа, одна терапевт, другая рентгенолог. Для начала предположили язву двенадцатиперстной кишки. Проверили — нет язвы. Тогда, может, желудок? Желудок тоже быстро отпал. Печень? Тоже нет. Когда один за другим исключили жёлчный пузырь, воспаление брюшины, поджелудочную и прочие железы, я оправилась от шока и поставила собственный диагноз: нервное расстройство, невроз, и ничего больше! Написала я письмо доктору Казеру, напомнив о нашей встрече более чем двадцатилетней давности, и получила ответ. Доктор к этому времени стал ординатором в Колобжеге и согласился посмотреть Роберта. Я захватила ребёнка и поехала на приём.
Первой зайдя в кабинет, нашла, что за прошедшие годы доктор мало изменился.