- Платон Платонович мягко, по-тигриному, шагнул к плите, в обе руки схватил две сковороды, рванул, подбросил на них куски мяса, цирковой демонстрируя номер.
- Вот и цирк! Вот мы и в цирке, Гена, - сказала Аня. - А ты предатель.
- Причем, учтите, в цирке, где работают без лонжи. Впрочем, тут все работают без лонжи. - Платон Платонович обернулся, всмотрелся, поблескивая зоркостью своих дальнозорких к старости глазок. - Верно, Рем Степанович?
- Это уж точно, - отозвался Кочергин и опять посмотрел на свои часы на руке и на часы в плите и на столе. - Друзья, пошли в гостиную. - Он поднялся. - Наш повар работает сразу две работы. Он и жарит-парит и прикидывается Жванецким. О, эта страсть к намекам и к обличениям, столь свойственная нашим друзьям! Я привык, конечно, я смирился, но иногда...
Аня поднялась и пошла за ним. Геннадий помедлил, поколебался, сжимая и разжимая пальцы на ручках кресла, но тоже встал и тоже побрел за ними.
- Иди, иди, паренек, - сказал Платон Платонович. - Но учти, здесь тебе жарко, а там будет душно.
Действительно, там сразу стало душно. Войдя в гостиную, Рем Степанович принялся включать все свои увеселительные ящики. На цветном экране вспыхнули забавные мультяшки, кассетный магнитофон тихонечко запел женским низкоголосым дуэтом. Женщины взывали с сильным акцентом: "Ямщик, не гони лошадей!.." А на экране другого телевизора, черно-белого, скромно забившегося в уголок, но снабженного видеоприставкой, вдруг вспыхнули и ударили в глаза нагие тела. Они там завозились, в углу, эти тела. Хочешь крупным планом? На, смотри. Еще крупней крупного план. Что, заколотилось сердчишко? Наползла на глаза муть?
Войдя, и воззрился в этот угол Геннадий. Сразу же отвел глаза, потому что Аня на него из-под руки смотрела, но сразу же и вступил в духоту, в подсматривание это. Все трое сейчас тут друг за дружкой подсматривали, имея в виду этот из сплетенных тел мерцающий экран, на который смотреть было стыдно, друг перед другом стыдно, но и не смотреть было трудно. Впрочем, Рем-то Степанович - он забавлялся, поглядывая на Аню и Геннадия, ему та карусель в экране давно наскучила, ему все, должно быть, давно наскучило, а уж эта лихорадочка и подавно. Иная лихорадка, иная забота жгла его, но важно было не показывать вида. Вот он и не показывал, отвлекаясь, развлекаясь.
- Да выключи ты эту гадость! - не выдержала Аня. - Что за смысл в этой порнографии на экране?
- Добродетельность ваша, сударыня, меня умиляет, - сказал Рем Степанович. - Впрочем, вы ведь понагляделись, надо думать, на гастролях, по заграницам-то. А вот Геннадию внове. Выключить, Гена? Только не ври, не ханжи. Суббота - не работа. Гуляем!
- Выключить, - сказал Геннадий, разрешив себе еще разок глянуть на экран, так сказать, на прощание. Но взглянув, споткнулся о взгляд Ани. Ничего интересного! - Он озлился: ну чего смотрит, что он ей?! - Может, старикам интересно!
- Верно, старикам и это интересно, старики народ любознательный. - Рем Степанович выключил экран, тела там медленно сгасли, содрогнувшись в последний раз.
- Смотрите, дети, мультяшки, это для вас. - Кочергин снова глянул на часы на руке, поискал глазами и нашел старинный циферблат на камине. Витые стрелки там, жившие под фарфоровыми ногами и подолами кавалеров в чулках и дам в кринолинах, показывали точно такое же время, что и современная "Омега" на руке. - Что это с ними? Почему не едут? - Он потянул из угла дивана свой занятный телефончик, змейкой выскользнувший к нему, набрал номер. Долго ждал, вслушиваясь в отозвавшиеся длинные гудки, не возьмет ли кто там трубку. Никто трубку не поднял. - Выехал один. В пути. - Рем Степанович еще один номер и снова по памяти набрал на диске. И снова длинные гудки, и снова никто трубки там не поднял. - И этот в пути.