- Сука! - уже не ревел, а всхлипывал Михель. - Я разорву тебя, гадина! Что ты сделала?
"Что я сделала?" - с недоумением подумала Гретхен и увидела, что нож с окровавленным лезвием все ещё у неё в руках. С трудом разжав пальцы, она брезгливо отбросила его. "Я сделала то, что хотела, - подумала она. - Я это сделала и больше мне здесь делать нечего".
Глава седьмая
рассказывает о скитаниях юной баронессы,
которые едва ли выпадают на долю даже
бездомной нищенке
Пока не рассвело, Гретхен брела вдоль берега. Но едва взошло солнце, ей стало казаться, что она у всех на виду на этом пустом берегу, будто обнаженная. Вот сейчас, сейчас кто-то перестанет таиться от неё и выйдет... подобный Михелю... Гретхен остановилась, озираясь вокруг с таким отчаянием, как будто к ней уже тянулись жадные, липкие, потные руки. Потом сорвалась с места и, спотыкаясь, ринулась в прибрежные заросли. Забившись под куст, она долго плакала, дрожа всем телом. Пальцы ходили ходуном, зубы выбивали дробь. Она затихла, лишь совершенно обессилев. Рыдания и нервная лихорадка отняли у неё последние силы, которых и так уже не оставалось, и Гретхен, в конце концов, впала с долгий сон-забытьё.
Когда она открыла глаза, сквозь ветви сочился тусклый вечерний свет. Гретхен сжалась в комочек, обхватила колени руками и опять закрыла глаза. "Как хорошо было бы вот так же, как этот день, тихо и незаметно угаснуть..."
Ночью ей не давали заснуть муки голода. Несколько глотков бульона только раздразнили желудок. Теперь он настойчиво требовал пищи, напоминая о себе жестокими судорогами, как будто Гретхен могла хоть ненадолго забыть о чувстве голода. Рядом ворочался огромный хищный зверь - океан. Заросли, укрывшие Гретхен, тоже были наполнены непонятными шорохами, то тихими, едва слышными, то резкими, похожими на отчаянную борьбу.
Едва только вверху чуть посветлело небо, Гретхен поднялась - голод погнал её вперед, всё равно куда, лишь бы найти что-нибудь съестное.
Она почти не думала о насилии, которому подверглась, и о том, что стала убийцей. Это могло бы показаться странным, если не вспомнить об истязаниях, которые, собственно, и составляли жизнь Гретхен в замке супруга-барона - не даром в спящем рыбаке ей померещился барон Ланниган. И едва ли рыбак был более изощренным. И Гретхен точно так же сутками отлеживалась после визитов пьяного супруга. Таким образом, как это не грустно, само по себе физическое насилие не потрясло несчастную Гретхен, мир не пошатнулся в её глазах оттого, что судьба свела её с еще одним негодяем. Восстала Гретхен против другого. После Ларта, заставившего её вспомнить о чувстве достоинства, о праве самой решать свою жизнь и распоряжаться собою, о том, что можно жить с гордо поднятой головой... После Ларта появился Михель. И Гретхен легче было умереть, чем забыть о Ларте, и позволить снова втаптывать себя в грязь. Вот это насилие - над её душой, надругательство над только-только обретенной верой в возможность иной жизни, было для Гретхен чудовищно, непереносимо. И по сравнению с этим менее чудовищной показалось её возможность переступить другую запретную черту, за которой она стала убийцей. Смерть Михеля представлялась ей лишь справедливым возмездием и потому Гретхен не томилась совершенным.
А впрочем, пожелай она проанализировать свои поступки и чувства, может быть, мысль её пошла бы совсем иным путём. Ведь после того счастливого полета, после взлета на звездных качелях жизнь швырнула её в такую бездну горя, обрушивая одно несчастье за другим, - казалось бы, они должны раздавить её, убить. И, возможно, включились некие защитные силы, которые не позволяли в полной мере осознавать случившиеся и прочувствовать в полной мере.