Еще звонче крикнула:
- Куды гонют вас от храма божьего?
Третья прямо в ноги лошади игумниной. И петуха из рук выпустила.
- На нас не посетуйте! Богу не пожальтесь!
Заголосили истошным воем. Отозвались десятки режущих женских воплей. С улиц на плач прохожие метнулись. Конный солдат с пакетом на всем скаку лошадь остановил. Застыл в любопытстве. Торговка Филатова тележку с пирожками бросила.
К нему ринулась:
- За что над верой Христовой ругаетесь? Покарат!.. Дай срок, покарат!
Задвигалась толпа. Визги женские всколыхнули. Загудели мужчины:
- Не дадим монастырь на разгром!
- Кому монашки помешали? Кого трогали?
Юркий и седеаький учитель бывшего духовного училища, староста церковный, к подводам вынырнул. Задребезжал старческий выкрик:
- Где же свобода вероисповедания? Свобода вероисповедания, правительством разрешенная, где?
Толпу подхлестнул:
- Правое нет!
- Ленину жалобу послать!
- Произвол местных властей!
- Богоотступники! В жидовскую синагогу никого не поселили. Жиды, христопродавцы!
- Ага! Да! В мечеть да в костел не пошли! В православный монастырь подзаборников поселили. В православный... Ни в чей...
А "подзаборники" шумной ватагой уж со двора высыпали.
Круглыми глазами всех оглядывали. Весельем скандала упивались. Под ноги, как щенки бестолковые, всем совались. Гришка про тоску и побег забыл. Сияли серые глаза, и головенка с восторгом из стороны в сторону покачивалась.
Чудно!.. Бабы орут, у мужиков морды красные. А монашки чисто куклы черные на пружинах. Туды-суды кланяются. Губы поджали.
- Ишь, изобиделись!
И, набрав воздуху в легкие, полный задором бунтующим, Гришка около игуменьи прокричал; - Сволочь чернохвостая!
Диким концертом бабы отозвались:
- Над матушками пащенок ругается!
- Молитвенницу нашу материт!
Смяли бы Гришку. Но часовой его за шиворот схватил.
К стене монастырской отбросил. А сам только очухался. На скандал загляделся было. Другой тоже оправился и во двор крикнул:
- По телефону скажите! Наряд нужно!
Но шум уж разнесся по городу. С разных концов мчались конные.
- Расходись... Расходись...
- Граждане, которы не монастырски, назад подайтесь...
Назад!..
Монашка одна визгнула и наземь кинулась. Конный к ней метнулся:
- Подсадьте матушку на подводу... Под бочок, под бочок берись. Клади... Гражданка игуменына, на подводу пожалыте.
Подмогните! Проводите!
Смешливый стекольщик, в толпе застрявший, загоготал; - Ишь ты! Ухажер военный подсыпался.
Живо подхватили:
- Гы-гы... Га-га... И монашкам хотится с кавалерами-та.
- Хотится с ухажерами пройтиться... Ха-ха-ха...
- Лешаки-окаянные. Хайло-то распустили. Матушки наши!
Печальницы!..
- Ы-ы-ы... Еще на копеечку, тетенька, поголоси, советску десятку отвалю...
- Охальники! Кобели проклятые]
- Ах, не выражайтесь, пожалуйста. Пойдем, Маня.
- Гы-гы-гы... "Пойдем, Маня". Фу-ты; ну-ты, ножки гнуты... Юбка клош, карман на боку... Барышни-сударышни!
- Глянь-ка, глянь-ка, монашки добро укладают.
- Ишь, стервы, вышли с узелками. Убогие! А позади сундуки тащат.
- У игуменьи в подполье чугун с золотом нашли.
- Сто аршин мануфактуры!
- Какие мученицы, подумаешь! Не на улицу выгоняют. Молиться и поститься и там можно. Правда, Вася?
- Я, как коммунист, губисполком одобряю.
- А я не коммунист, но тут я их понимаю. Детей девать некуда. П-а-нимаю.
- Знамо, околевать ребятам-то, што ли? Им тут покои да послушницы, а дети под заборами.
- Которы сироты... В пролубь их, што ли?
- Ну-ну, расходись... Граждане, граждане! Осадите!
Монашки юбки подобрали. Суетливо вещи укладывали.
Иконописность свою потеряли. Толпа гудела. Сочувствие монашкам в разговорах сгасло. Гришка от стены тихонько отделился и в толпу шмыгнул.
III
Вот один мужик на станции про себя рассказывал, сколько ему по разным городам шманяться пришлось.