- Это что - обязательные у вас занятия?- Нет, не обязательные. Но ребята выпускных сочинений боятся, ходят все. Тем более Володя, он на медаль тянет...- Даже на медаль?- А что? Что случилось, собственно?Но гражданин словно не слышит обращенного к нему вопроса, спрашивает сам:- Что вы можете о нем сказать?Что же сказать? Рассказывать о Володе будет трудно, это я сразу поняла. Есть такие ребята. В нелегком этом, очень взрывчатом непредсказуемом классе Володя был из тех, кто учителям, да и мне, классному руководителю, не доставлял никаких хлопот. Учится и учится. Молчаливый, замкнутый юноша с медленным и грустным взглядом. Высокий, стройный, даже, может быть, красивый, чуть вьющиеся темные волосы гладко зачесаны на затылок; высокие скулы, узкие глаза. Человек старательный, скромный...- Да что случилось, наконец?И Николай Иванович взволновался:- В самом деле, что, наконец, случилось? Мы здесь все свои...Гражданин помедлил, глядя на нас испытующе.- Убит он. То ли его убил кто-нибудь, то ли он сам себя убил.Дальше я что-то не очень слышала. Николай Иванович, помню, закричал несуразное:- Ты что это, эй! Не смей так бледнеть...Кое-как справились. Посетитель наш, - а он оказался следователем из милиции, - рассказал подробности. Утром позвонил женский голос: приезжайте туда-то, скорее! Приехали. По указанному адресу. Дверь - не заперта, в доме никого, на диване лежит юноша, руки сложены на груди, огнестрельная рана в висок, малокалиберная винтовка рядом. Вот теперь и думай. С собой покончил? Но кто же из винтовки стреляется, и ожог бы был, и лежит со скрещенными руками, - значит был кто-то. Убит? Так из винтовки в висок не очень застрелишь. Нет, не похоже на убийство. Ни на что не похоже. К тому же - выпускник, старательный. Сами говорите: вчера на дополнительных занятиях был.И снова спрашивает:- Точно - был?- Точно. Прекрасно помню: сидел на обычном своем месте, на первой парте...Так это все для нас, для нашего класса началось: приходом следователя из милиции. Поспешили мы после уроков с группой ребят к Фердманам. И страшно, и понимаем: надо. Володи уже нет, увезли на вскрытие. Мать в дальней комнате с родственниками. Плохо ей. Отец в отчаянии мечется по квартире, то и дело открывает газовый кран на кухне. Увидел меня в дверях, зарыдал в голос: "Володичка, вот и Любовь Рафаиловна к тебе пришла!.." Все ясно, больше я сюда не приду. Тем более, ребята и без меня отлично справляются: деликатны, догадливы. Дежурства установили, от отца не отходят, в аптеку бегают. Поехали мы с Глебом по самым неотложным делам: справка о смерти, похоронное бюро, морг. Первая смерть, в сущности. Первая для меня - вот так, вблизи; тем более - первая для Глеба.Может, поэтому это все так и запомнилось, вся эта закулисная сторона похоронных дел, что смерть - первая.Вышла в коридор к посетителям санитарка, - откуда-то оттуда, из выложенных кафелем глубин. В клеенчатом, под горло, очень страшном переднике, - хоть бы передник сняла! Меленько подмаргивая подслеповатыми глазками, что-то невозможное говорила рослому полковнику: чистенький такой покойничек, ничего не течет ниоткуда. Я с ужасом поняла вдруг: это она ему - о сыне?.. Плотоядно так, со вкусом рассказывает и все на руки его косится.А что же полковник? На первый взгляд - безучастен. И слышит, и не слышит. Оказывается, все замечает: достал бумажник, расплачивается. Лицо, - как в книгах пишут, - закаменевшее. Вот где ужас! Все, что было, человек этот однажды и безоговорочно оставил сзади; готовится без слез, без жалоб хоть как-то дожить...И еще одно впечатление: Глеб. По-мужски заслоняет от всего, документами занимается сам, повисает у окошечек. Узнал, что одеть Володю некому, - тут же вызывается съездить к Фердманам, привезти все, что надо, и сам - одеть.