Теперь уже никого не будет. Села. Доехала до дома.Дура я. Нельзя было так поступать. Но ведь и иначе я тоже не могла поступить! Так уж вышло. Дома я сняла трубку и позвонила директору:- Николай Иванович, больше я в свой класс не вернусь.- То есть как - не вернешься? Что случилось?Рассказала, как могла. Николай Иванович почему-то все и сразу понял. Помолчал, что-то там, на том конце провода, решая.- Ну а ко мне ты завтра придти сможешь?Я, кажется, говорила, что кабинет директора был расположен у самых входных дверей.- К вам - могу. А зачем?- Очень тебя прошу, приходи. Ко второму, нет, лучше к третьему уроку.- Зачем, Николай Иванович?- Снова здорово. Приходи, я жду.Повесил трубку.Весь этот длинный день я доживала, как могла. Поверить было невозможно: родные мои ребята, дружбой которых я так гордилась, с которыми - столько пережито. Никого, ни звонка даже, - за весь этот день.Что-то я понимала, конечно: товарищеская этика, круговая порука. Но ведь это же все - не про нас! Не про них это. И не про меня. Круговая порука так ведь не против меня же!..На следующий день к началу третьего урока я была в кабинете Николая Ивановича. Он едва ответил на мое приветствие, озабоченно вышел из кабинета:- Ты - подожди.Если б я могла предвидеть то, что случилось дальше! Видит бог, все было бы иначе, - и в класс бы вернулась тихонько, и директор бы ничего не узнал... Соломки подстелила бы, не жила, как придется!С шумом распахнулась дверь кабинета, и показался Николай Иванович. Он с усилием тащил, - я не сразу поняла это, - высокого, выше его, но худого и тонкого в кости Ключарева, чуть ли не за шиворот тащил, чуть ли не коленкой себе помогал. Я все это не очень разглядела, потому что сразу же, едва что-то разглядев и поняв, почти инстинктивно отвернулась к окну: не надо, нельзя было мне на это смотреть. Меня нервная дрожь начала колотить, едва я что-то поняла и разглядела.- Негодяй, мерзавец! - едва захлопнув дверь, начал кричать Николай Иванович, багровея то ли от усилия, с которым только что втащил в кабинет здорового парня, то ли от нечеловеческого этого крика. - Из-за тебя - и такой учитель!.. Да к чертовой матери тебя, кому ты тут нужен!..Не помню уже, что именно он кричал, что отвечал ему Володя, да и вряд ли отвечал что-нибудь, - невозможно было не только мне слово вставить, но и ему - что бы то ни было отвечать. Никто из нас еще не видал Николая Ивановича в такой ярости. И, конечно, все это не могло кончиться добром, кому-то из нас непременно должно было стать плохо, - или Володьке, на которого тяжелой волной шел этот нечеловеческий гнев, или Николаю Ивановичу, - не может человек кричать так и такое, - или мне - не может человек такое слышать... Хотелось немедленно сбежать, забиться куда-нибудь, - или, не выдержав, кричать тоже...В это время Николая Ивановича, осторожно приоткрыв дверь, куда-то позвали. Он вышел быстро, еще заряженный гневом, вышел так, словно боялся там, за дверью, в мелочных школьных буднях, этот свой олимпийский гнев расплескать.В кабинете установилось тяжелое молчание.- Любовь Рафаиловна! - услышала я, наконец, за своей спиной дрожащий голос. - Любовь Рафаиловна, за что вы меня не любите?Новое дело: за что я не люблю Ключарева?Спорить я, впрочем не стала.- А почему я должна тебя любить? - спросила я. - Интересный какой разговор: любите, не любите... Мы что - жениться решили с тобой? Ты мне работать мешаешь...Ключарев сказал убежденно, как нечто давно решенное:- Вы - очень плохой человек!То самое, что я всегда чувствовала: знает про меня такое, чего я сама про себя, убейте, не знаю.Я молчала.