С другой стороны, если бы каким-то образом меня внесли в списки, черные, красные, или иные, то моя песня была бы спета уже давно, так и не воплотившись в лебединую. Но я пока свободно перемещался, получал визы, хоть и со скрипом, мои банковские счета не блокировались, ограничения моей свободы распространились лишь на виртуальное пространство. Самое главное моих близких не трогали. Мешали, конечно, но в целом это можно было пережить. Мешают ныне всем, ибо такое видение свободы у клерикально настроенных чинов из верхов, да и из низов.
Мы собирались уезжать в Карелию завтра, поэтому подымать панику я не стал. Не люблю я паники, она мне по работе противопоказана. Конечно, еще целый день мне предстоит переживать, а еще больше переживать за ночь. Очень хотелось надеяться, что мобильность группы, которая вела меня, не реактивная. Во-первых, им нужно добраться до базы. В худшем для меня случае это где-то под Йоэнсуу. В худшем потому, что близко, всего-то семь десятков километров. Но мне почему-то казалось, что место, где могли кучковаться подобные сертифицированные субъекты, должно быть там, где до ближайшего политического мешка с деньгами расстояние не превышает сто сто пятьдесят километров. Все политики вьются вокруг Хельсинки, по крайней мере, местные политики. Пусть у них есть самолеты и вертолеты, но и их вооруженные силы тоже должны быть в шаговой доступности. На всякий пожарный случай.
Во-вторых, придется выжившему писать рапорт, по устной договоренности мало кто работает зад всегда должен быть прикрыт бумажкой, пусть фиговой, или фиговым, но листом. Далее следует принятие решение, которое должно быть основано на каких-то тактико-технических разработках.
Ну, а в третьих, эмоционально настроенные на месть кадры должны быть мягко, но решительно изолированы от действий, потому что в противном случае от них можно ждать некорректного поведения.
В общем, теоретически выходило, что сутки у меня есть.
Можно, конечно, выставить вокруг дома по периметру хитрые охотничьи ловушки и сигнальные устройства, но в них тотчас же окажется мой кот Федя и заплачет по этому поводу. Меньше всего мне хотелось обижать наше домашнее животное. Да и хитрых ловушек я не знал, только одни примитивные капканы, обнаруженные мною на чердаке сарая. Каждый из них был таких размеров, что был в состоянии перерубить пополам попавшегося медведя. Я даже не представлял, каким образом разводить их зубья.
Следовало полагаться лишь на верность моих выкладок и верность этим выкладкам наших финских друзей. Но, допустим, мы оказались в Карелии, не сидеть же и не ждать у моря погоды? Как-то надо действовать, но как? Мне был нужен совет, но советчика тоже непросто найти. У каждого человека имеются ограничения, которые влияют на его поступки. Не может быть простой писатель, либо музыкант, либо художник консультантом в деле, где люди, пусть и одурманенные приказом, настроены на самые решительные и подлые меры. Тогда кто может? Не простой писатель, музыкант или художник?
***
Знакомых писателей у меня не было. Владимир Дмитриевич Михайлов, царствие ему небесное, умер, наша переписка закончилась навсегда. Общению с Александром Михайловичем Покровским положил конец объявившийся у него секретарь, которого мне через письма пройти было ну, никак. Кто еще Веллер? Дальше приглашения на семинар не пообщаться. А стоимость семинара сто миллионов тысяч долларов. Местный писатель, он же поэт Толя Ерошкин? Так мы с ним никогда не общались, а его изданная книга мне казалась совсем безынтересна. Труда в нее он вложил, конечно, изрядно, но читать, как кто-то едет на «Поле чудес» мне не хотелось, хоть тресни. Зато книга издана в бумажном виде. На этом мои знакомые писатели кончились.
С музыкантами еще проще. Народ они совсем творческий, творят себе и в ус не дуют. Я знал многих из этой среды, и не хотелось их травмировать своими колебаниями. Музыкантами я дорожил. Впрочем, как и художниками.
Для меня люди, которым подвластно великое искусство музицирования и не менее великое искусство рисования, самые ранимые на этом свете. Их надо беречь и ими следует гордиться. Конечно, это не относится к представителям россиянской эстрады и художникам, типа Никаса Сафронова и Ильи Глазунова. Вот они как раз и есть халтура, хоть и высокооплачиваемая.
Мои взгляды на художественные работы и на самих их авторов иногда поддерживались моим двоюродным братом Аркадием. Может быть, поддерживались они бы еще больше, коль был бы я больше увлечен выставками и галереями. Но для меня изобразительное искусство, как бы я ни старался посещать культурные мероприятия в этом направлении, оставались на обывательском уровне: эта работа нравится, а эта нет, скучная она какая-то. «Черный квадрат» Малевича мне казался гадостью, картины полупьяного Модильяни великолепием.