Ее ждали не в домиках-времяках, сплетенных из гибких веток, а прямо на полянке, не смотря прозрачные летние сумерки. Скотину уже загнали в изгороди и приготовили к ночёвке. Тут же, с бабами, были и некоторые мужики, которые успели спастись, когда за скотиной смотрели.
Ну же? Выдохнул кто-то и толпа всколыхнулась, будто трясина. Гельба улыбалась жестокой торжествующей улыбкой.
Нет больше гадюко́в. Устало сказала она, качнулась и огляделась, ища опоры. Но никто не подошёл к ней, чтобы поддержать, никто не протянул руки́. На неё смотрели не с радостью с ужасом.
Что так нелюбезно глядите? Осведомилась Гельба, делая шаг к односельчанам. Те же шарахнулись от нее, будто от чумной. Она нахмурилась. Что так? повторила она, больше не улыбаясь.
Вперёд вышел хромоногий мужик, что смотрел за скотиной и угрюмо заговорил с Гельбой:
Нады бо прозаглянуть что там с гадюками тво́рится. Живы ли они, может быть сла́бы так добить их надыть.
Гельба пожала плечами.
Чего там проверять. Мёртвы они. Все задохнулись от моих трав.
Толпа так и осела назад. Кто-то ахнул. Бабы завели дитяшек за свои юбки.
Как так мёртвы? Хмуро спросил хромой. Да нешто от дыма можно помереть-то?
Можно, кивнула Гельба, если запалить нужные травы, то очень даже можно. Утром придёте и поглядёте. Я бы их и хоронить не стала поганы слишком для нашего упокоища. Сбросить их в дальний овраг, волки всё и довершат. Туда и дорога.
Тоненько вскрикнула молодая бабёнка, заголосила другая, вторя ей. Зашумели, заволновались деревчане, занервились. Которые и впопять пошли, чтобы от Гельбы только отодвинуться.
Ведьмиха ты. Озлобленно сказал хмурый и обернулся к остальным, потрясая кулаком. Хотите такую прижить с собою? А ну как она и нам такой костерок сотворит?
Он снова обернулся к Гельбе и сделал всего один шаг, близко к ней не подходя.
Ты это, шла бы. Нам тут не надо таких. Опасная твоя работа, а нам покой нужо́н, опять же дети. Ты не ходи к нам. И дом мы твой спа́лим, как вернёмся. Ты не возвращайся вовсе. Живи где-нибудь иначе, а к нам не суйся.
Толпа за его спиной одобрительно залопотала, загудела, заворчала на разные голоса.
Гнать её до топи, уби́вцу! Выкрикнул кто-то с ненавистью. В каждом лице, во всех глазах, читала Гельба лишь ненависть и страх.
Опомнитесь, люди. Медленно ответила она, оглядывая своих односельчан. Кого я убила? Убивцев ваших мужей, насильников ваших дочерей. И вы за то гоните меня? Вот оно, значит какая мне благодарность за моё дело?
Не ответили ей сельчане, отобредая потихоньку врассыпную. Лишь хромой продолжал стоять перед Гельбой, всё так же сжимая кулаки.
Ведьмиха, с жаркой ненавистью повторил он.
Губы у Гельбы дрогнули и опустились уголками вниз. По-новому она взглянула на своих соседей.
Вот оно значит как. Тихо-тихо, будто сквозь сон заговорила она, находя взглядом каждого. Значит так, как хотите, так и будет. Нужна вам ведьма? Что же полу́чите. И таперича это ваша беда будет, а не моя. Не обращайтесь за моими травами более. Не помощница я вам отныне, а ведьма проклятая.
Гельба медленно сняла с шеи маленькое распятие и небрежно кинула на землю, кто-то придушенно ахнул. Она вдавила крестик во влажную землю левой пяткой и с силой заговорила, возвысив голос:
А за то, что вы гоните меня вместо благодарности вот вам мой первый наве́т. И да будет он един на всех вас. Я желаю, чтобы каждый взрослый от одного до последнего, заболел страшною мучительною болезнью, отнимающей силы. И каждый выздоровел. Но по двое детей за одного болящего пусть умрут сразу, как только он полностью придёт в здоровье. Второй мой навет такой: дым же с деревни не уйдет никогда и не будет там отныне жизни никому, ни своим, ни врагам. Про́клята та земля и прокляты вы вместе с ней.
Не от знания говорила Гельба, не владела она ведьминским мастерством, но такая в ней обида проснулась, такая злость, что каждое её слово горело будто огонь и падало как тяжелый камень. Напугать она хотела своих суеверных соседей, нагнать страху и тревоги, чтобы жить боялись, чтобы на каждую болезнь и на каждую смерть вспоминали о своей неблагодарности. И такая сила заполняла её слова, что загудел, заметался беспокойный ночной уже воздух. Голос же её взметнулся, будто земля заговорила с небом. А закончив те наветы, она медленно выцедила слова, некогда услышанные от бабки: