Мы живем в потрясающем столетии. Не буду сейчас упоминать о невероятных открытиях науки и тонкой, как лезвие бритвы, грани между обреченностью и исполнением желаний, к которой они нас толкают, и лучше поговорю о том, как по-новому теперь взаимодействуют народы мира. Страны, расположенные на другом конце мира, стали нашими соседями: Китай напротив, через улицу, Ближний Восток за углом. Повсюду юные туристы с рюкзаками, а домоседов балуют бесконечным потоком книг, документальных фильмов и рассказов приезжих из-за границы. Мы слышим, что Восток и Запад «сходятся вместе», но это еще мягко сказано. Их бросает друг к другу, швыряет с силой атомов, со скоростью реактивных самолетов, со всем беспокойством разума, которому не терпится узнать, как живут другие. Оглядываясь на наш век, историки, возможно, будут вспоминать его не за полеты в космос и не за высвобождение ядерной энергии, а как время, когда люди мира впервые стали воспринимать друг друга всерьез.
Перемены, которых эта новая ситуация требует от всех нас от тех, кого внезапно выбросило из города и страны на мировую арену ошеломляют. Две тысячи пятьсот лет назад только такой исключительный человек, как Диоген, мог заявить: «Я не афинянин и не грек, а гражданин мира». Сегодня мы все должны постараться сказать о себе именно так. Мы приблизились к моменту в истории, когда каждый, кто является только японцем или американцем, только жителем Востока или жителем Запада, лишь наполовину человек. Другой половине, которая пульсирует в унисон со всем человечеством, еще только предстоит родиться.
Заимствуя образ у Ницше, можно сказать, что все мы призваны стать космическими танцорами, которые не прикованы в неподвижности к одному месту, а легко совершают вращения и прыжки, переходя из одной позиции в другую. Как и гражданин мира, такой космический танцор поистине будет рожден культурой своих предков и вместе с тем окажется неразрывно связанным со всеми остальными. Корни танцора будут простираться глубоко в семью и сообщество, но в этих глубинах они дойдут до грунтовых вод единого человечества. Ведь разве танцор не человек? И если он видит то, что заинтересовало других, разве то же самое не заинтересует и его? Это захватывающие перспективы. Когда разделение станет не столь жестким, начнутся заимствования, от которых, конечно, порой рождаются гибриды но по большей части они просто обогащают виды и поддерживают их энергичность.
Мотивы, подталкивающие нас к познанию мира, различны. Однажды меня доставили на бомбардировщике на одну базу ВВС, чтобы я прочитал офицерам лекцию по верованиям других народов. Почему? Очевидно, потому что этим офицерам может когда-нибудь понадобиться иметь дело с представителями этих народов в качестве союзников или противников. Это лишь одна из причин познакомиться с ними необходимая, но, будем надеяться, есть и другие. Даже такая цель, как избегание участия в военных действиях посредством дипломатии, условна, поскольку полезна. Решающая причина стремиться к пониманию других естественна чтобы расширить кругозор настолько, насколько позволяет зрение.
Разумеется, я говорю о зрении и кругозоре в переносном смысле, но такие визуальные аналогии более чем уместны. Без двух глаз бинокулярного зрения, нет представления о третьем измерении пространства. Если смотреть на мир лишь под одним углом, он выглядит плоским, как открытка. Наличие двух глаз имеет практические преимущества: они не дают нам налетать на стулья и позволяют оценивать скорость приближающихся машин. Но главное преимущество это увеличение глубины взгляда на сам мир: на панорамы, что разворачиваются у нас перед глазами, на виды, что простираются перед нами. То же самое относится и к «глазам души», по выражению Платона. «Что знают об Англии те, кто только Англию знает?»
Я убедился, что практические блага, которые дает нам возможность взглянуть на мир глазами других людей, весьма велики. Они позволяют корпорациям вести бизнес с Китаем, а дипломатам реже совершать оплошности. Но самые важные преимущества не нуждаются в подсчетах. Мельком увидеть, что означает для японца чувство принадлежности; почувствовать, с чем сталкивается в жизни и что выносит бирманская бабушка; понять, как индуистам удается воспринимать свою личность как маску, под которой скрыто бесконечное у них внутри; раскусить парадокс дзэн-буддистского монаха, убеждающего, что все сущее священно, но неукоснительно воздерживающегося от определенных действий, впуская все это в свое поле зрения, мы усиливаем духовный взор, мы смотрим на вещи шире, мы обретаем еще один мир, в котором можно жить. Единственное, что может считаться добрым без ограничений, не добрая воля (как утверждал Кант), ибо воля может быть доброй в том числе и в стесненных обстоятельствах. Абсолютное добро лишь в том, чтобы видеть больше и шире понимать окончательную природу вещей.