Оставляя в стороне публицистический накал этого высказывания, сохраняю только ту струю мыслей, что ставит задачу создания практической психологии как заботы о своей душе, которая в то время стала прикладной философской дисциплиной, известной как забота о себе.
Именно в рамках этой задачи, на мой взгляд, будет развиваться дальнейшее творчество Платона. Из работы в работу он будет пытаться понять, что же такое та душа, забота о которой должна стать сутью жизни достойного человека.
Платон не сразу доходит до определения души, сначала он собирает ее черты, позволяющие обрести полноценное понятие о душе. В «Апологии» он описывает ту черту души, которая, когда задумываешься, выглядит самой ценной в ней, используя в качестве советника смерть:
«Умереть, говоря по правде, значит одно из двух: или перестать быть чем бы то ни было, так умерший не испытывает никакого ощущения от чего бы то ни было, или же это есть для души какой-то переход, переселение ее отсюда в другое место, если верить тому, что об этом говорят» (Апология, 40c).
Душа это то, в чем я переживу свой прах и убегу тленья, которое ожидает тех, кто убеждает нас, будто мы лишь вещество. Вот исходная рамка, внутри которой далее и ведется поиск более точных пределов этого понятия. Но первое усилие в этом познании должно быть направлено на обретение ясности видения, как это сказано в «Алкивиаде II» в отношении того, кого избираешь своим учителем:
«Но думается мне, подобно тому, как Гомер говорит об Афине, что сначала она должна снять пелену с глаз Диомеда, дабы он <> ясно познал и бога, и смертного мужа, так и этому человеку надо сначала снять с твоей души пелену мрака, сейчас ее окутывающую, с тем чтобы после этого указать тебе, каким путем ты придешь к познанию добра и зла» (Алкивиад II, 150d e).
И это еще одна задача, поставленная Сократом и Платоном перед философией, которая избрала быть прикладной: научиться различать добро и зло, что в «Апологии» соответствует разумности и истине в противоположность тем стремлениям к деньгам, славе и почестям, что правят афинянами. Именно эти стремления и есть исходное определение желаний, которые надо подчинить разуму.
Обретение разумности как способности видеть истину и управлять желаниями дает способность различения добра и зла. Знать добро и зло дело души; открывая ей способность видеть их, мы совершаем первый шаг в прикладной философской заботе о себе.
Следовательно, усилие это начинается с обретения разумности (в оригинале φρόνησις фронесис). Так это звучит в переводе М.С. Соловьева. Но Платон использовал много имен для обозначения той способности души, что должна править человеком и его желаниями.
Переводя диалог «Евтидем», С.Я. Шейнман-Топштейн называет ее способностью мыслить:
« Считаешь ли ты, что мыслящие существа мыслят, имея душу, или они ее лишены?
Мыслят существа, имеющие душу» (Евтидем, 287d).
В данном месте речь уже идет не о фронесисе, а о нус, то есть о способности думать, как бы подчеркивая, что диалог направлен против софистов, которые использовали слово «логисмос», обозначающее способность мыслить и рассуждать в словах. Комментаторы усматривают в этом диалоге перекличку с другим диалогом Платона, с «Государством», в котором правящее мыслительное начало человеческой души определяется как логистикон, то есть рассуждающая, думающая в словах часть.
А.Н. Егунов, переводивший «Государство», также видит это начало способностью:
«Итак, способности рассуждать подобает господствовать, потому что мудрость и попечение обо всей душе в целом это как раз ее дело, начало же яростное должно ей подчиняться и быть ее союзником» (441e).
Но в оригинале нет никакой способности, там просто λογιστικώ άρχειν рассуждающее начало правит. Можно ли считать эти начала способностями?
Слово «способность» не так однозначно для греческого языка только выбор или языковое чутье распознает в слове «дюнамис» в одном случае способность, в другом силу. Оно не существовало в русском языке до XVIII века и, вероятно, было изобретено в стенах Славяно-греко-латинской академии для перевода на русский именно греческой дюнамис. Что такое способность?
В «Гиппии Меньшем» этому посвящено целое рассуждение о том, что «душа более способная и мудрая оказывается лучшей и более способной совершать и то и другое и прекрасное, и постыдное в любом деле» (375e376a). Однако это в переводе той же Шейнман-Топштейн.