Но брат уже доставал хлебосол: не просто так на плечах меньшого висела дорогая кожаная кацавейка, расшитая шелками, а ноги его всунуты в ладные чёрные сапожки. Николай сам бы от таких не отказался. «Вот только не возьмёшь тряпьём плату за постой, так как всё одно не по размеру бобру наряды медвежьи. Поэтому лучше пока не зариться на чужое, принять братца с почестями и благостями. А там посмотрим», решил он втайне.
Тем же вечером, помывшись и помолившись уходящей заре, Владимир и Ирина напросились жить не в доме, а в бане. Шёл апрель, ночи были не студёные. Да и взгляд свояченицы, как чёрное мыло с абрикосовой пудрой, сдирал кожу. Не по нраву пришёлся Алиции вечерний намаз гостей. «Кто из местных увидит, как падают ненужные родственники на землю и молятся Аллаху, ещё и дом подпалит. Мало ли люду досталось от подлости половецких и ногайских племён. Османцы ничем их не лучше».
Зря ты так про них, остудил брата Владимир за то, что тот назвал его неверным: Это здесь продадут и правду, и совесть. Восточные люди веру чтят и людей любят.
Не знаю. По мне так лучше бы тебе крест носить и ходить по выходным в церковь, чем падать ниц за чужого бога.
Бог для каждого один и в душе. А крест я ношу, Владимир вынул из-под рубахи нательный знак и ладанку.
Дивно пахнет. Сам ковал? кивнул Николай на подвеску с маслом опопанакса. Разглядев, он попросил сделать такую же его жене.
Сделаю. Только не теперь. Сначала мне нужно выполнить поручение Сулеймана, ответил Владимир, но уже через время пожалел: взгляд, каким сожрал молдавские кресты его брат, был полон жадного блеска.
За ужином женщины не перемолвились и полусловом. После кваса Николай стал добрее и попросил рассказать про далёкую восточную сторону, богатую и щедрую не только климатом. Он, по причине боязни большой воды, мало где бывал, но слышал от пришлых, что есть чему там поучиться славянским людям. Владимир, не торопясь, повёл беседу про красоты и обычаи османцев. Кроме Константинополя он ездил в Турции в Амасью, родину детей султана, где воспитывали и готовили к службе будущих наследников шехзаде. Старинный городок широко простирался по скалистым холмам, в нём мирно текла река, отделяя изгибами понтийские деревни кварталы, где жили представители какой-то одной национальности, дома утопали среди яблоневых и вишнёвых садов. Пение муэдзинов будило люд по утрам и напоминало о времени молитвы не раз в день. Многонациональный говор слышался на базарах. Муллы, имамы и муфтии уважали традиции и атрибуты всякого вероисповедания. Городские судьи кади брали налог только с торговцев, а за равные провинности одинаково судили армян и османцев, персов и грузин, боснийцев и курдов. В русских городах улицы, даже каменные, были грязны, дома перекошены и без дворов, сады сажали лишь в богатых усадьбах, да и то не все, звон колоколов радовал только в праздники, в будни он казался тревожным. Иноземцы на Руси не уживались, так как даже свои меж собой здесь не ладили. В церковь люди ежедневно не ходили. Наперстные кресты разрешалось носить только монахам и знатным. Налог уездным дьякам платили с души, суды решали судьбы не по закону, а по усмотрению. Всю жизнь проживши на реке, опочкинские мужики нищими ходили, как в приречье, куда ни товары, ни рыба не доплывут. Беднота людская прыскала в глаза, как тороченная молью шерсть, вызывая у приезжего недоумение.
Про тех, кто торгует рыбьим клеем и икрой я могу разуметь, им таможня не спускает. Но пошто, скажи, брат, царь обложил налогом ревень, если он сорняк и плетни подпирает в рост с лебедой? Ладно поташ, он для пороха недругам не нужен, и леса под него жгут, не щадя, но кисель и пироги чем народ не заслужил? спрашивал Владимир у Николая. Тот, продавая, в том числе и перечисленное, перхал в усы и зевал, широко разиня рот:
Я, чай кумекаю, что царь, пещась о благополучии своём, про народ забыл.
Пошто? Ведь не истинный он ворог Руси?
Ха-хе Как знать, что тут за нужда? Даст своим пожить, чужие тоже захотят. Нас и без доброй жизни германцы одолевают набегами: рука брата спускалась к одной из ледвей оттянуть её для прохода наружу нутряного воздуха, что набрался в пузе после сытного горохового обеда. Подпустив так, что самому из избы хотелось прочь, Николай закруглял разговор: Ты как не наш: испокон и издревле доходы питейные да соляные принадлежать казне.