Чай?
Угу, кивнула она. Как тогда, из банки с кипятильником! Я ещё эклеры купила.
Теперь Натыкин заметил, что к её пальчику в перчатке подвешена белая, перевязанная бечёвкой коробочка.
Отлично. Если прибавить мою коробку шоколадных конфет
Настя, снимая шубку, вопросительно на него посмотрела.
Да, держу в хозяйстве с некоторых пор В общем, намечается у нас с тобой пир! Проходи.
Вода уже собиралась закипеть, когда у Натыкина зазвонил мобильник.
Козличенко старался говорить спокойно, но придыхание выдавало его взволнованность.
Их всех увезли в отделение полиции, на Мархлевского. И ещё: главным в той компании был сын Мешакова, хозяина нашего супермаркета, я его узнал. У Мешакова связи, он сына выгородит, а у Батищева даже документов нет. Что делать будем?!
Ты ещё в ресторане?
Да.
Двигай в полицию. Скажи, что ты свидетель, что знаешь Батищева и Жанну. Ты же, Валера их знаешь?
Да я как бы замешкался Козличенко.
Вот и прекрасно! Я сейчас буду.
Без труда поняв, что с братом и Жанной приключилась какая-то история и теперь они в полиции, Настя поднялась из-за стола:
Я с тобой!
Не стоит рисковать. Вдруг они у тебя документы спросят?
Не спросят!
Во взгляде её скользнул изумрудный просверк, живо напомнивший Натыкину о давешних волшебствах и будто бы предостерегающий ей перечить. Он подчинился, не имея ни желания, ни времени осознать, было это наяву или только показалось.
В полном молчании доехали они на частнике до отделения полиции.
Свет колышущихся фонарей раскачивал улицу. Серая мгла лежала на небе, метель раскидывала белёсые пряди по земле И вдруг позёмки не стало, на пепельное небо вышла луна, сделалось тихо и заискрился снег.
Это жёлтое светило было, как одиночество в зимнем поле. Или это странствовала сама печаль, которая, однако, не навевала тоски, а только влекла покоем и какой-то нестрашной тайной
Возле окошка дежурного Натыкин и Настя увидели Козличенко, рядом с ним даму в величественной дублёнке.
Что так долго?! кинулся к ним Козличенко. Мешаков уже здесь! В кабинет начальника пошёл. Плохо дело
Не паникуй, Валера. Где наши?
В «обезьяннике», где ж ещё? Я говорю дежурному, мол, мы свидетели, готовы дать показания Кстати, это Вероника Витальевна, моя знакомая. А он: «Ждите, следователь всех опросит».
Официантку уже повели. Что она там расскажет, одному богу известно.
В этот самый момент из кабинета напротив вышла девушка с «конским хвостом» вся в слезах. Следом появился мужчина в свитере и джинсах, с листом бумаги в руке.
Свиридов, я к начальству! бросил он дежурному и начал подниматься по лестнице.
Пошли, взглянув на Натыкина, произнесла Настя тихим голосом, в котором он с удивлением распознал командные нотки.
Пока они поднимались за мужчиной, Антон искоса поглядывал на Настю, отмечая, что лицо её, вроде бы оставаясь прежним, в то же время становится другим. Однако понять, что конкретно с ним происходит, он решительно не мог.
В конце коридора мужчина постучал в один из кабинетов:
Разрешите, товарищ подполковник?
У закрывшейся за ним двери и встали, обратившись в слух, Настя и Антон.
В помещении было трое: начальник, следователь и Мешаков.
Не беспокойся, Александр Ильич, сына твоего сейчас отпустим, его друзей тоже.
Надеюсь, этот залётный получит по заслугам! Совсем обнаглели! Мы в своём городе уже не хозяева!
У него и документов-то нет! Не сомневайся, я его надолго закрою.
Ладно, спасибо, в долгу не останусь
Ага, на днях загляну.
За дверью раздались приближающиеся шаги. Настя и Антон поспешили отойти в сторону. Из кабинета вышел крупный мужчина с редкими, зачёсанными назад волосами. Холодно скользнув по ним взглядом из-под очков, он неторопливо пошёл по коридору, с достоинством покачиваясь тяжёлым телом, как судно на волнах.
А из кабинета послышалось:
Товарищ подполковник, а что делать с показаниями официантки? Она утверждает, что сынок Мешакова схватил её за волосы
Что делать, что делать? Первый день служишь? Не знаешь как показания меняются? Компанию выпускай, этого задерживай до выяснения
А женщину, которая с ним? Она тоже дралась
А её
В этот момент в кабинете распахнулась дверь
У подполковника Решёткина и следователя Зацепина широко открылись глаза от вида прекрасного женского тела. Нет, оно не было обнажённым, но одежда создавала именно такую ненаготу, которая манит сильнее откровенности, подобно тому, как недосказанность бывает притягательней раскрытой тайны. А на красивом лице женщины отражались своеволие царицы, порочность распутницы, коварство колдуньи. Всё это сходилось в улыбку и взгляд, гуляло в очерке сочного рта, мыском оплывавшего надгубную ложбинку, дышало во тьме чёрных глаз, прятавшую ещё, похоже, что-то изумрудное