Мысли у него путались. Комиссар хотел бы вернуться на три дня назад, в то спокойное утро, когда он положил руку на холодную решетку котла. С того дня много чего взорвалось, столько жаб лопнуло, столько кишок разлетелось в разные стороны и осыпалось красным дождем на землю. Внезапное восстание из гроба судьи, воскресший мертвец, три раны на трупе в Шильтигеме, враждебность заместителя, лицо брата, шпиль высотой в сто сорок два метра, принц, превратившийся в дракона, горлышко бутылки, которым он размахивал перед носом Фавра. А еще злость на Данглара, Фавра, Трабельмана и тайный гнев на Камиллу, которая его бросила. Нет. Это он бросил Камиллу. Он все переворачивал с ног на голову, как с принцем и драконом. Злость на всех. В том числе на себя самого, как спокойно сказал бы Ферез. Иди к черту, Ферез.
Он остановился, осознав, что, погрузившись в пучину мыслей, спрашивает себя, что будет, если засунуть голову дракона в портал Страсбургского собора. Может, дракон задышит этак часто – паф‑паф‑паф и – бах? Комиссар прислонился к фонарю, удостоверился, что изображение Нептуна не подкарауливает его на тротуаре, и провел рукой по лицу. Он устал, раненую руку дергало. Он проглотил две таблетки, поднял глаза и обнаружил, что ноги привели его в Клиньянкур. Итак, маршрут предначертан. Адамберг повернул направо и зашагал к дому Клементины Курбе, стоявшему в глубине улочки, в стороне от блошиного рынка. Он не видел старую женщину ровно год, со времен «дела четырех». И не думал, что они снова встретятся.
Он постучал в деревянную дверь, неожиданно почувствовав себя счастливым и надеясь, что бабулька дома, возится в комнате или на чердаке, и что она узнает его. Дверь открыла толстая старуха в цветастом платье и линялом фартуке.
– Извините, комиссар, не могу подать вам руку, я готовлю, – сказала Клементина.
Адамберг пожал ей предплечье. Она вытерла испачканные в муке руки о фартук и вернулась к плите. Успокоенный комиссар последовал за ней – Клементина ничему не удивлялась.
– Кладите сумку, – велела Клементина, – и устраивайтесь поудобнее.
Адамберг сел на стул и стал наблюдать за ней. На столе лежало раскатанное тесто, и Клементина стаканом вырезала кружочки.
– Это на завтра, – объяснила она. – Печенье, оно кончается. Возьмите в коробке, там что‑то осталось. И налейте нам по стаканчику портвейна, сейчас это кстати.
– Почему, Клементина?
– Да потому, что у вас проблемы. Вы знаете, что я женила моего внука?
– На Лизбет? – спросил Адамберг, заедая портвейн печеньем.
– Конечно. А что у вас?
– Я остался один.
– Она что, вас изводила? Такого красавчика?
– Не она.
– Что, вы?
– Я.
– Это нехорошо, – вынесла вердикт старая женщина, отхлебнув треть своего портвейна. – Такая милая девочка.
– Откуда вы знаете?
– Ну как же, я частенько бывала у вас в комиссариате. Вот мы и играли и болтали о всяком.
Клементина поставила печенье в старую газовую плиту, закрыла скрипучую дверцу и озабоченно взглянула на противень через закопченное стекло.
– У бабников часто бывают сложности, когда они всерьез влюбляются, так ведь? И упрекают во всем невесту.
– О чем вы, Клементина?
– Раз любовь не позволяет бегать за юбками, нужно наказать невесту.
– Что за наказание?
– Сделать так, чтобы девушка узнала, что он ее обманывает направо и налево. Девушка расстраивается, ему это не нравится – никому не нравится, когда из‑за него плачут, – и он ее бросает.
– А потом? – спросил Адамберг, слушавший так внимательно, как будто Клементина пересказывала ему сериал.